В том веке, когда люди играют словами, беспорядочно, как футбольный мяч, перебрасывая их справа налево, без малейшего уважения к из значению и правильному употреблению - стиль Шоги Эффенди выделяется своей ослепительной красотой. Умение находить радость в слове было одной из характернейших его черт, писал ли он на английском - языке, которому он отдал свое сердце - или на той смеси персидского и арабского, которую он обычно использовал в письмах, обращенных к верующим Востока. Несмотря на то, что он был столь непритязателен в своих личных вкусах, ему была присуща врожденная любовь к богатству и великолепию, проявившаяся в том, как он обустроил и украсил различные Святыни Бахаи, в стиле Усыпальницы Баба, в его архитектурных пристрастиях и в том, как тщательно подбирал он каждое слово. О нем можно сказать словами другого великого писателя, Маколея, - "он писал языком точным и блестящим". В отличие от столь многих мысль у Шоги Эффенди не расходилась с написанным. Из его фразы невозможно убрать ни одного слова, не исказив частично смысла - столь сжат и лаконичен его стиль. Такие книги, как "Бог проходит рядом", это квинтессенция его стиля; из этого обзора столетней истории Веры с легкостью можно составить пятьдесят книг, и ни одна из них не будет поверхностной и не пострадает от недостатка материала - такой богатый источник представляет книга Хранителя, так глубоко трактует он тему.
Язык, каким писал Шоги Эффенди, обращался ли он к бахаи Востока и Запада, стал образцом, который эффективно не позволяет им опуститься до уровня безграмотных литераторов, столь плачевным образом характеризующих нынешнее поколение в том, что касается отношения к слову. Он никогда не шел на уступки, никогда не смирялся с невежественностью своих читателей, ожидая, что они, движимые жаждой знаний, постараются преодолеть ее. В полной мере используя свою богатую одаренность, Шоги Эффенди избирал единственно правильный способ для выражения своих мыслей, и его не заботило, знакомо ли среднему читателю употребленное им слово или нет. В конце концов, человек всегда может восполнить пробел в своих знаниях. Несмотря на блестящее владение языком, он сам, часто стремясь удостовериться, правильное ли слово он выбрал, заглядывал в большой словарь Вебстера. Зачастую одна из моих обязанностей состояла в том, чтобы передавать ему этот словарь, и, надо сказать, это был весьма тяжелый том! Нередко его выбор падал на третье и четвертое значение слова, едва ли не архаическое, но оно точно передавало смысл, который он хотел выразить, и он выбирал его. Помню, как однажды мама сказала, что стать бахаи это все равно что поступить в университет в той лишь разницей, что учеба никогда не заканчивается и ты не получаешь диплома.
В своих переводах писаний Бахаи и в еще большей степени в собственных сочинениях Шоги Эффенди создал образец, воспитывающий читателя и помогающий ему поднять свой культурный уровень, одновременно питая его ум и душу правдивыми мыслями.
С самых первых дней моей совместной жизни с Хранителем вплоть до самого конца я почти всегда присутствовала при том, как он переводил или работал над своими собственными книгами, писал длинные письма и телеграммы на английском. Ничего необычного в этом не было; он любил, чтобы кто-нибудь находился в таких случаях в комнате и он мог читать ему отрывки из написанного. Его сочинительская манера была новой и крайне занимательной для меня. Он писал, громко произнося вслух слова, которые затем ложились на бумагу. Думаю, эту привычку он перенес на английский из персидского; высокохудожественные сочинения на персидском и арабском не только могут, но и должны петься. Вспоминают, что Баб явил Кайум уль-Асму, читая ее вслух, и Бахаулла являл Свои Скрижали подобным же образом. Такова была привычка Хранителя, писал ли он на английском или персидском, и я полагаю, что именно поэтому его длинные сложные предложения звучат более внятно и плавно, если читать их вслух. Длина некоторых из этих периодов иногда вызывала определенные комментарии с моей стороны; Шоги Эффенди отрывался от работы, поднимал голову и глядел на меня своими дивными глазами, чей цвет и выражение менялись так часто, глядел с затаенным вызовом - но ни разу не сократил ни одно предложение! Помню единственный случай, когда он, жалобно глядя на меня, согласился, что его предложение действительно длинное, но так и не изменил его. С другой стороны, ему нравилось употреблять конструкции, составленные из очень коротких фраз, следующих одна за другой, как щелчки бича. Он обращал мое внимание на эти стилистические контрасты, объясняя, в чем эффективность каждой манеры и как сочетание обеих обогащает целое и помогает достигать различных целей. Он очень любил прибегать к аллитерациям, столь часто встречающимся в восточных языках, но почти вышедшими из употребления в современном английском. Великолепным примером этого может послужить фраза из одной его телеграммы, где обыгрывается употребленная в разных словах буква "п": "Поскольку близится предел отпущенного срока положимся на неисповедимую помощь Провидения".
Метод Шоги Эффенди напоминал работу художника-мозаиста, который создает свои картины из отдельных, четко разграниченных кусочков; каждому слову определялось свое место, и если он сталкивался с трудным случаем, когда мысль грамматически никак не хотела вписываться в структуру периода, то он не менял ее, а - иногда букально часами - сидел над фразой и, доведя меня до изнеможения, твердил ее вслух, борясь за то, чтобы подчинить ее себе, тому, что он хочет выразить, перебирая один за другим кусочки своей мозаики, пока наконец проблема не оказывалась решена. Только в очень редких случаях он бросал фразу и принимался подыскивать новую конструкцию. Еще одной отличительной чертой его работы было то, что при выборе слова, даже зная, что мысль, которую оно выражает, затаскана и избита, он не видел причины отказываться от него, а употреблял в его исконном, точном значении. Он не боялся говорить об "обращении" людей в Веру и называть их "обращенными"; он восхвалял "миссионерский пыл" пионеров-первопроходцев, "учительствующих в зарубежных областях", и говорил об их "трансатлантическом миссионерском предриятии", в то время ясно давая понять, что у бахаи нет священников, миссионеров и что мы отнюдь не стремимся вербовать прозелитов.
Помню, как однажды Шоги Эффенди дал мне прочитать статью из английской газеты, обращавшей внимание на развитие бюрократического языка, особенно в Соединенных Штатах, языка, в котором все большее количество слов постепенно утрачивали свой смысл, выхолащивались, что приводило к страшной путанице. Шоги Эффенди горячо поддерживал автора статьи! Слова были для него высоко точным инструментом. Помню также одно его замечательно тонкое высказывание, услышанное мною в Доме Паломников Запада. Он сказал: "Мы ортодоксальны, но мы не фанатики".
Часто язык Хранителя устремлялся к поэтическим высотам. Взять хотя бы такой отрывок, блистающий, как церковная утварь: "Следя за эпиходами первого действия этой величественной драмы, мы видим, как, подобно комете, является в небесах Шираза ее Главный Герой, Баб, как, словно падучая звезда, с трагической быстротой проносится он с юга на север по темному небу над Персией и гибнет в блеске своей славы. Мы видим, как созвездие Его приверженцев - опьяненных божественной благодатью героев - встает, излучая такой же слепящий свет, над тем же горизонтом, так же молниеносно сгорает, не щадя себя, и так же способствует становлению набирающей силы юной Божественной Веры". Он называет Баба "юным Князем Славы" и так описывает сцену Его захоронения на горе Кармель: "Когда все было кончено и земной прах Пророка-Мученика из Шираза, наконец, нашел вечное упокоение в лоне святой горы Божией, Абдул-Баха, сняв Свою чалму, туфли и отбросив Свой плащ, низко преклонился перед откытым саркофагом - Его серебристо-седые волосы, подобно нимбу, обрамляли Его преобразившееся, светящееся лицо - опустил голову на край деревянного гроба и громко возрыдал такими скорбными рыданиями, что все, находившиеся рядом, возрыдали вместе с Ним". "Второй период черпает вдохновение в величественной фигуре Бахауллы, непревзойденного в святости, поражающего величием Своей силы и мощи, недосягаемого в сиянии Своей славы". "Среди теней, что сгущаются вокруг нас, мы различаем проблески неземного величия Бахауллы, в нужный час просиявшие над горизонтом истории". Или вот эти слова, обращенные к Пресвятому Листу: "В сокровенных глубинах наших сердец Тебе, о возвышенный Лист Райского Древа, воздвигли мы сияющий дворец, над которым не властна рука времени, усыпальницу, навеки заключившую несравненную красоту твоего облика, алтарь, на котором вовеки не угаснет пламя твоей любви". Или эти - рисующие картину кары Божией: "В глубоких морях, в небесах и на земле, на переднем краю битвы, в царских чертогах и скромных хижинах, в святая святых, будь то мирские святыни или святыни церковные - повсюду зрим мы свидетельства таинственного возмездия и карающего гнева Божия. Тяжек наш долг перед Ним, и он растет, и настанет день, когда истребятся короли и пахари, и не будет пощады ни мужу, ни жене, ни ребенку, ни старику". Или вот эти слова - о том, как подобает вести себя истинным слугам Дела: "Об этих людях воистину можно сказать, что "всякая чужбина для них - родина, а всякая родина - чужбина". Ибо они - граждане Царства Бахауллы. А посему, хотя и влекут их временные блага и скоротечные радости, которые дарит жизнь, хотя и мечтают они вступить на стезю, ведущую к богатству, счастью и покою в этой жизни, не следует им ни наминуту забывать, что все это лишь преходящий, краткий отрезок нашего бытия, что сами они лишь пилигриммы и странники, чья истинная цель - Град Небесный и чей дом - Край немеркнущей радости и света".
Живописующая сила пера Шоги Эффенди нигде не проявляется так ярко, как в подобных драгоценным ожерельям фразах, которые он выбрал, чтобы описать положение Бахауллы. Все нижеприведенные образы взяты из разных писаний Хранителя и собраны вместе, чтобы лучше передать их необычайную выразительность: "Вечный Отец, Бог Сил, Величайшее Имя, Древняя Краса, Возвышеннейшее Перо, Сокрытое Имя, Тайное Сокровище, Величайший Свет, Величайшее Море, Возвышенный Небосвод, Предвечный Корень, Дневное Светило Вселенной, Судия, Законодатель, Искупитель грехов человеческих, Устроитель Земли, Объединивший чад человеческих, Тот, Кто открыл долгожданное тысячелетие, Творец нового Миропорядка, Учредитель Величайшего Мира, Источник Величайшей Справедливости, Провозгласивший грядущий век единения человечества, Вдохновитель и Основатель мировой цивилизации". Или возьмите мастерски переведенные Шоги Эффенди титулы Абдул-Баха: "Движущая Сила Единства Человечества", "Символ Величайшего Мира", "Ветвь Закона Божия".
Когда американские последователи Абдул-Баха восстали, чтобы исполнить Его Предначертание, Шоги Эффенди сказал, что они "водрузили над миром венец славы" и отныне "могут начертать на своих щитах символы новых побед". В последнем Послании Ризвана, обращенном к бахаи всего мира, он употребляет поистине блистательные обороты: "Облекшись бронею Его любви, твердо держа щит Его могущественного Завета, верхом на бесстрашном боевом скакуне, высоко вздымая копье Слова Бога Сил, безоглядно полагаясь на Его обетования как на лучшую опору в своих странствиях, пусть обратят они свои взоры к неисселдованным краям и направят свои стопы на стезю, ведущую к еще не достигнутым целям, уверенные в том, что Тот, Кто привел их к столь славным победам и хранит для них столько наград в Царствии Своем, не оставит их Своею поддержкой, обогащая из неотъемлемое духовное превосходство до таких пределов, которых не силах постичь ограниченный ум человеческий и воспринять человеческое чувство".
Литературная жизнь Шоги Эффенди чрезвычайно многообразна. С одной стороны, я могу назвать книги (не только его любимого Гиббона), которые он читал в часы отдыха на протяжении тех двадцати лет, что мы прожили вместе, хотя и в молодые годы он читал очень много литературы по самым разным темам. В этом не приходится сомневаться, потому что к 1937 году, когда начался новый отрезок моей жизни здесь, в Хайфе, он уже был буквально завален день ото дня растущими горами материалов, которые ему приходилось читать в связи с его работой, и среди них - информационные бюллетени, протоколы Национальных Собраний, циркуляры и корреспонденция. Не посвящай он под конец жизни по меньшей мере двух-трех часов в день чтению, ему было бы просто не справиться с работой; он читал в поездах, самолетах, в саду, за обеденным столом, когда мы уезжали из Хайфы, а в Хайфе - часами - за своим письменным столом, пока не уставал до такой степени, что ложился в постель и продолжал читать, откинувшись на подушки. Он тщательно и с неподдельным интересом следил за политическими новостями и мировыми течениями в политике, черпая информацию в "Таймс", "Иерусалим Пост", а иногда в широко известных европейских ежедневниках - "Журналь де Женев" и в парижском издании "Нью-Йорк Геральд Трибьюн". Перед войной он подписался на английский журнал "Девятнадцатый Век", публиковавший много статей о текущих событиях, и это был единственный журнал, который, насколько мне известно, он читал, но после войны ему показалось, что уровень публикаций заметно упал, и он прекратил подписку. Слово "расправиться" не сходило с его уст; так он расправлялся со всем несущественным, стремился как можно скорее покончить со второстепенными делами, отбросить от себя банальный житейский мусор. Метод "расправы" он применял и к своей любимой газете. Он точно знал, какие именно страницы в "Таймс" содержат нужные ему новости - о главах партий и правительств, новости международной жизни, и в особенности редакционные статьи и передовицы, - он быстро просматривал их, а потом начинал руками выдирать статьи, которые хотел прочитать более обстоятельно, остальное же выбрасывал прочь - "расправа" была свершена! Не надо обладать большой проницательностью, чтобы понять, что это был не только эффективный способ работы с материалом, но и отражало глубокую внутреннюю усталость, стремление сбросить с себя излишний груз. С превеликими трудностями мне удавалось иногда просмотреть всю газету целиком, в основном же я читала длинные вырезки, которые Хранитель собственноручно давал мне со словами "прочитай, это интересно", и я то погружалась в атмосферу дебатов в Палате Общин, то пыталась разбраться в хитроумной статье о политическом положении, современных экономических и социальных течениях, о религиозных вопросах и так далее, и все это - в виде большой и не совсем опрятной пачки бумаги, которую я запихивала в сумочку или в карман, в ожидании не скорого момента, когда смогу прочитать все до конца.
У Хранителя был свой, довольно любопытный способ записи того, что он сочинял: работая над книгами, он предпочитал большим листам маленькие отрывные разлинованные листочки или же почтову бумагу, на них же он записывал и свои пространные послания. Первый вариант он писал исключительно от руки; если исправленй оказывалось слишком много, он садился и терпеливо перебеливал написанное. Печатал он на крохотной портативной машинке, двумя пальцами, по мере продвижения вперед внося в рукопись дальнейшие исправления. Не удивительно, что именно благодаря такой методе он создавал столь филигранно обработанные вещи как те, что вышли из-под его пера. Если речь шла о тексте на персидском, он передавал переписанный набело оригинал секретарю с тем, чтобы тот сделал каллиграфическую копию, которая затем направлялась в Тегеран. Мне всегда было интересно наблюдать, как после того, как он стал Хранителем, почерк его, когда он писал по-английски, начал незаметно приобретать наклон в обратную сторону; вообще же он обладал энергичным, ясным и легко читаемым почерком. Его персидскими текстами можно просто любоваться. В персидском и арабском существует множество каллиграфических стилей, Хранитель отдавал предпочтение одной из разновидностей "Шикасте Насталик"; у этого стиля свое очарование, сочетающее изящество и силу. Следует помнить, что каллиграфия считалась высшим графическим искусством в исламских странах, и красивый почерк был одной из первейших отличительных черт образованного человека. И Баб, и Бахаулла, и Абдул-Баха - все они обладали замечательным почерком, и в этом Шоги Эффенди еще раз подтвердил, что является их достойным наследником.
Однако стиль его не был вычурным, перегруженным излишними подробностями; перечитывая, страницу за страницей, мои порой слишком длинные письма к Национальным Собраниям, он делал пометы на полях, чтобы я вставила какое-либо пропущенное слово или мысль. Затем, исполнив роль секретаря, он писал от себя постскриптум, обычно переходя с полей одной страницы на другую, в чисто восточном стиле. Главное, что я хочу сказать, это то, что если он исправлял ошибки по всему тексту какого-нибудь важного английского письма, его прежде всего заботило, чтобы выраженная в нем мысль была предельно ясной.
Невозможно переоценить значение переводов Шоги Эффенди на английский, поскольку он был единственным и полномочным толкователем Святых Писаний, каковым назначил его Абдул-Баха в Своем Завещании. Нередки случаи, когда из-за расплывчатости грамматических конструкций в персидских фразах возникает двусмысленность, дающая возможность разных читательских трактовок. Аккуратный и правильный английский язык, сам по себе не дающий почвы для двусмысленного прочтения, вкупе с блистательным умом и не менее блистательной способностью толкования Священного Слова, превратился в руках Шоги Эффенди в кристаллизующую движущую силу, помогающую глубже проникнуть в дух учений. Часто именно благодаря английским переводам Шоги Эффенди оригинальная мысль, заложенная в писаниях Баба, Бахауллы и Абдул-Баха, становилась отчетливо ясной, и превратное истолкование уже не грозило ей в будущем. Он был предельно скрупулезен в своих переводах и всегда абсолютно уверен в том, что употребленные им английские слова ни на гран не отступают от формы и сути подлинника. Надо быть крупным специалистом в персидском и арабском, для того чтобы в полной мере оценить проделанную им работу. К примеру, читая оригинал, вы можете обнаружить, что то или иное арабское слово имеет один или два варианта перевода на английский; поэтому, выстраивая английские предложения, Шоги Эффенди попеременно употреблял такие слова, как "мощь", "сила" и "могущество", для перевода этого одного слова, всякий раз выбирая наиболее подходящий смысловой нюанс, избавляясь от повторов и яркими красками расцвечивая свой перевод без малейшего ущерба для истинного смысла и, даже напротив, усиливая этот смысл. Он часто повторял, что в арабском синонимы означают примерно одно и то же, в то время как в английском они всегда имеют легкий отличительный оттенок, что дает возможность более точно передать мысль. Он полагал также, что некоторые из возвышенно мирстических и поэтичных писаний Бахауллы непереводимы, поскольку в переводе они будут звучать так экзотично и цветисто, что красота и значение подлинника полностью утратятся и у читателя сложитс яневерное представление. Однажды, увы, только однажды в нашей суматошной, деловой жизни Шоги Эффенди сказал, что теперь я достаточно знаю персидский, чтобы понять оригинал, и, прочитав мне отрывок из Скрижали Бахауллы, спросил: "Неужели это возможно перевести на английский?" Два часа мы бились над этим отрывком - точнее говоря, в основном старался он, а я робко пыталась помогать ему. Стоило мне предложить фразу, которая передавала общий смысл, Шоги Эффенди мгновенно ответил: "Нет, нет, это не перевод! Ты не имеешь права менять или выбрасывать слова оригинала и заменять их тем, что оини приблизительно значат по-английский". Он твердо полагал, что переводчик должен быть абсолютно верен оригинальному тексту, пусть в некоторых случаях перевод из-за этого звучал угловато и даже бессмысленно. Бахаулла же всегда настолько возвышенно прекрасен в каждом Своем слове, что вряд ли тут что-нибудь получится. В конце концов он сложил оружие и сказал, что, по его мнению, этот отрывок невозможно подобающим образом перевести на английский, и это при том, что он был взят далеко не из самой темной, мистической книги Бахауллы.
Помню только один случай, когда Шоги Эффенди сказал, что ему пришлось незначительно изменить оригинал: это было, когда сразу же после кончины Учителя он переводил Его Завещание. Речь шла о фразе, касавшейся Всемирного Дома Справедливости - "хранитель Дела Божия является его священным главой и пожизненным членом этого учреждения". Шоги Эффенди сказал, что решил заменить эпитет "неотъемлемый" более мягким - "пожизненный". Это стилистическое снижение интонации как нельзя лучше характеризует смиренное, глубоко почтительное отношение Шоги Эффенди ко Всемирному Дома Справедливости.
Хранитель был чрезвычайно острожен во всем, что касалось оригинального Слова, и всегда отказывался объяснять или комментировать предложенный ему английский текст (разумеется, если то не был его собственный перевод), прежде чем мог сверить его с подлинником. Столь же щепетилен он был в выборе слов, когда комментировал различные события, связанные с историей Веры, к примеру, отказываясь называть человека мучеником, что уже возводит его в определенный ранг, только на том основании, что он был убит, и, напротив, иногда употреблял это слово применительно к людям, умершим своей смертью, поскольку считал эту смерть мученической.
Другим крайне важным аспектом предопределенного свыше положения Шоги Эффенди, толкователя Учений, было то, что он не только охранял Святое Слово от разного рода неверных толкований, но и бережно поддерживал правильное соотношение между наиболее важными частями Учения и защищал законное положение каждой из трех Главных Фигур Веры. Любопытное подтверждение тому мы находим в письме А. Л. М. Николя - французского ученого, который перевел Байан Баба на французский и которого с полным правом можно считать бабидом. Многие годы ему казалось, что бахаи недооценивают и приуменьшают величие Баба. Когда он обнаружил, что Шоги Эффенди в своих сочинениях первозносил Баба, увековечил Его память в такой книге, как "Повествование Набиля", и неоднократно переводил Его высказывания на английский - отношение Николя полностью изменилось. В письме к одной из первых бахаи во Франции он писал: "Теперь я могу умереть спокойно... Слава Шоги Эффенди, который облегчил мои страдания и смирил мое беспокойство, слава тому, кто открыто признал заслуги Сейида Али Мухаммада, по имени Баб. Я так счастлив, что готов целовать Вашу руку, которая вывела мой адрес на конверте, достивившем мне послание Шоги. Благодарю Вас, мадемуазель, благодарю от всей глубины души".
К своей работе Шоги Эффенди относился объективно и практично. На протяжении многих лет он посылал свои переводы и рукописи собственных сочинений Джоржу Таунсенду, чье знание английского и владение этим языком всегда восхищало его. В одном из своих писем к нему Шоги Эффенди писал: "Глубоко благодарен Вам за крайне ценные для меня и подробные замечания..." Хорас Холли часто подбирал заголовки к открытым письмам Шоги Эффенди, обращенным к верующим Запада, а также, цитируя отдельные фразы из сочинений Хранителя, наиболее ярко иллюстрирующие основной тезис, снабжал разделы писем подзаголовками. Если это облегчало чтение его работи делало из более доступными для среднего американского верующего, Шоги Эффенди никогда не имел ничего против. Хорас сам был писателем, и его заголовки к сообщениям Хранителя фокусировали их основную мысль и будоражили воображение.
Одним из первых шагов, предпринятых Шоги Эффенди в начале своего служения, было распространение переводов Святых Писаний: год и десять дней спустя после оглашения Завещания Абдул-Баха он пишет Американскому Национальному Собранию: "Мне доставляет большое удовольствие поделиться с вами переводом некоторых молитв и Скрижалей нашего возлюбленного Учителя..." - добавляет, что верит, что "с течением времени сможет регулярно посылать переводы, на которые вполне можно опираться... которые откроют вам новое видение Его Славной Миссии... и позволят проникнуть в характер и смысл Его Божественного Учения". В письмах той поры, рассылаемых в разные страны, он вновь и вновь упоминает прилагаемые к ним новые переводы, предназначенные для бахаи. Еще через месяц в одном из писем в Америку он пишет: "Прилагаю мой заново отредактированный перевод "Сокровенных Слов" Бахауллы, написанных частично на арабском, частично на персидском, и надеюсь в будущем посылать еще переводы Его Слов и Наставлений". 27 апреля того же года Шоги Эффенди вновь обращается к Американскому Национальному Собранию: "Прилагаю также мое переложение нескольких отрывков из Китаб уль-Акдаса, которые вы можете свободно распространять среди друзей". В ноябре он сообщает Собранию, что трудится над "транслитерацией восточных терминов... и верит в том, что друзья не пожалеют сил и терпения, скрупулезно придерживаясь авторитетного, хотя и в некоторых случаях произвольного, руководства для написания восточных терминов и выражений". Несомненно, транслитерация может показаться скучным и путаным делом, но при этом обычно упускают из виду, что благодаря транслитерации человек усваивает точное слово, и те, кто знакомы с этой системой, мгновенно угадывают, какое слово стояло в оригинале, руконструируя его арабский или персидский эквивалент. Для исследователей Веры эта скрупулезность чрезвычайно важна. Кроме того она помогает избавляться от многочисленных неправильных написаний.
Любопытно отметить, что сам Шоги Эффенди в вышеприведенной цитате пишет название книги Бахауллы - Китаб-и-Акдас, - в большей или меньшей степени полагаясь на его фонетическое произношение, именно потому, что он сам еще не взял на вооружение созданную им систему транслитерации.Следует сказать несколько слов об этой Пресвятой Книге, поскольку, хотя она и считается сводом Законов Бахауллы, по сути это небольшой по объему том, в основном касающийся иных предметов. До своей кончины Шоги Эффенди успел, на великолепном английском языке, познакомить бахаи Запада с большей частью содержания этой книги и со всеми законами, которые, как он считал, применимы к бахаи, в то время жившим в чужеродном окружении. Он не только переводил и распространял отрывки из наставлений; он стремился помешать тому, чтобы верующие из-за избытка рвения и будучи недостаточно дальновидны, не допускали ошибок при печатании и издании компиляций на темы своей Веры. Отвечая на предложение одного из друзей относительно публикации общедоступного молитвенника, он пишет человеку, передавшему ему это предложение: "Я согласен с ним, если при этом будет соблюдена предписанная Бахауллой классификация, в противном случае результат предприятия представляется мне скороспелым и неясным".
Сочинение, перевод и распространение книг о Вере Бахаи составляло едва ли не главный интерес в жизни Хранителя, от этого он никогда не уставал и всегда активно поддерживал данный процесс. В идеале местные и национальные общины должны самостоятельно оплачивать свои мероприятия, однако Хранитель прекрасно понимал, что в условиях Века Строительства нашей Веры это не всегда возможно, и оказывал существенную помощь, на протяжении многих лет финансируя перевод и публикацию литературы Бахаи из находившихся в его распоряжении фондов. В критические периоды, когда на кону оказывалось исполнение давно лелемых целей, Шоги Эффенди первым вставал на их защиту; так, в течение одного лишь года он оказал помощь Индийскому Национальному Собранию, внеся на осуществление программы книгоиздательства более двух тысяч фунтов. Сразу же после завершения Американской межконтинентальной конференции, предварившей начало Десятилетнего Крестового Похода, Шоги Эффенди телеграфирует Американскому Национальному Собранию: "Ускорьте шаги публикации брошюр языках народов Америки". Два дня спустя он дает примерно такую же телеграмму Европейскому Собранию, единственно заменив слова о "языках народов Америки" на "европейские языки". Подобные же послания с заверениями в немедленной финансовой поддержке в размере тысячи фунтов были направлены в Индию и Великобританию. Он был постоянно озабочен самым широким распространением литературы бахаи на различных языках с первых же дней своего служения, и один нес всю ответственность за большинство переводов, осуществленных за тридцать шесть лет, что он пребывал в должности Хранителя. Он использовал любую возможность. Письмо к одному поляку, который у себя на родине занимался изучением Веры, крайне показательно в этом отношении: Шоги Эффенди сообщает, что выслал ему выскказывания королевы Румынии Марии о Вере, и спрашивает, не мог ли бы он перевести их на польский и переслать ему! Это случилось в 1926 году, но точно такой же энтузиазм и настойчивость характеризуют его в этой области вплоть до последних дней жизни.
Кроме того в ранний период своего служения, когда эсперанто, особенно в Европе, получило быстрое и широкое распространение, Хранитель посвящал много внимания организации издания газеты бахаи на этом языке, объясняя издателю, что его "интерес продиктован горячим стремлением по возможности позволить бахаи изучать этот международный язык во всех уголках мира".
В Хайфе Хранитель собирал литературу на всех языках, размещая книги в своей собственной библиотеке, в библиотеках паломнических домов, во дворце Бахауллы в Бахджи и в Международных Архивах. В этой связи любопытно то, как он расставлял их, потому что такого мне никогда не приходилось видеть прежде: скажем, у него было какое-то количество дешевых изданий в скучных серых переплетах и гораздо большее число - в синих или каких-нибудь других обложках. И вот, используя эти цветовые сочетания, он создавал на своих книжных полках определенный узор: пять красных корешков, потом два синих, снова пять красных и так далее, что добавляло привлекательности к общему впечатлению, которое производил книжный шкаф, в ином случае выглядевший бы однообразно и скучно.
В 1931 году в письме к Марте Рут он пишет: "Сейчас в моей комнате стоят экземпляры семи опубликованных переводов" (речь идет о книге доктора Эсслемонта), и просит ее ускорить дальнейшую работу над переводами: "Я буду лишь чрезвычайно рад помочь в их окончательном опубликовании". Через год, отправляя письмо в Бирму Сейиду Мустафе Руми, Хранитель не скрывает, какое удовлетворение дают ему эти новые публикации. Он пишет: "... прилагаю сумму в девять фунтов, чтобы помочь скорейшему завершению перевода книги на бирманский. Шестнадцать отпечатанных переводов уже собраны здесь и размещены во дворце Бахауллы в Бахджи рядом с Его святой усыпальницей, книга же в настоящее время переводится еще на шестнадцать языков, включая бирманский", Уже в 1935 он с радостью извещает того же друга о том, что "тридцать один опубликованный перевод распространен среди бахаи всего мира".
В записях Шоги Эффенди сохранились тексты бесчисленных телеграмм вроде той, что он отправил Асгар-заде в Лондон: "Просьба телеграфировать минимальную стоимость издания книги Эсслемонта на русском"; очевидно, получив ответ, он посылает следующую телеграмму: "Высылаю почтой сорок фунтов. Добавьте необходимые пятьсот. Первая часть русской рукописи сегодня отправлена почтой. Остальное в самом скором времени. Глубоко признателен ваше сотрудничество непрестанные заботы". А вот телеграмма Ускули в Шанхай: "Телеграфируйте дате публикации книги Эсслемонта. Отправьте пятьдесят экземпляров почтой. С любовью". Несмотря на свою крайне занятую жизнь, Шоги Эффенди то и дело приходилось отвлекаться, сосредотачиваясь на том или ином аспекте работы, требовавшем немедленного вмешательства.
Примером тому могут послужить четыре его телеграммы, отправленные одна за другой в один и тот же день Марте Рут в Европу, Америку, Новую Зеландию и Бирму в 1932 года: "Большая необходимость в срочном переводе книги Эсслемонта на чешский, венгерский, румынский, греческий как подготовительный этап в миссионерской кампании в Европе. Готов оказать финансовую помощь жду проекта сметы. С любовью". "Желательно предпринять срочный перевод Эсслемонта на язык Брайля. Прошу телеграфировать, насколько это возможно. С любовью". "Проинформируйте Б... чтобы он срочно позаботился переводе книги Эсслемонта на язык маори". "Поспособствуйте срочному переводу книги Эсслемонта на бирманский. С любовью". Он с нетерпением ожидал результатов нескольких запущенных их проектов, и вот еще несколько телеграмм, отправленных позже в том же году: "Телеграфируйте издании французского перевода Эсслемонта". "Весь в ожидании перевода книги Эсслемонта на курдский".
Шоги Эффенди вдохновил многих бахаи писать о Вере. Английской верующей, мисс Пинсон он телеграфирует в 1927 году: "Ваша книга великолепно издана и написана изысканным стилем. Посылаю необходимые девятнадцать фунтов"; телеграмма Хорасу Холли, 1926 года: "Любезно прошу выслать почтой сорок экземпляров вашей книги. Искренне ваш". Шоги Эффенди не только оплачивал публикации книг бахаи, но и специально заказывал их. Так, он телеграфирует в Америку: "Любезно прошу срочно выслать почтой самое дешевое издание книги Эсслемонта на сумму пятьдесят долларов. Высылаю чек почтой".
Факты и события могут быть полезны, только если рассматривать их под правильным углом зрения, подвергать глубокому и правильному истолкованию. Ум и проницательность Шоги Эффенди, относившиеся к основным чертам его богато одаренной натуры, позволяли ему вылавливать наиболее значимые события, отдельные явления из того вороха несообразных и нелепых слухов, которыми обросло развитие Дела в разных странах, и показывать их в исторической перспективе, освещая их светом своей мысли и объясняя нам, что же происходило на самом деле и какое значение имели эти события сейчас и какое приобретут в будущем. Это было не статичное внешнее изображение форм, а скорее, описание того, куда движется левиафан в морских хлябях - левиафан соотнесенных между собою течений внутри Общины последователей Бахауллы, плывущий в безбрежном море Его Откровения. Где-то возникало новое Собрание, кто-то умирал, какой-то доселе неизвестный правительственный орган выдавал нужное свидетельство - все это само по себе представляло ряд разрозненных фактов, - но в глазах Шоги Эффенди они составляли часть узора, и он помогал нам увидеть, как сплетается перед нами этот узор. В номерах "Бахаи Уорлд" Хранитель проделывал ту же работу, но не только для верующих, но и для широкой публики.Он с поистине захватывающим драматическим искусством описывал процесс развития Веры, и масса как бы разрозненных событий и, на первый взгляд, никак не связанных между собой фотографий приводились как свидетельство притязаний Веры на статус всемирной, всеобъемлющей религии.
Интересно, что предложение издать первый том "Бахаи Уорлд" поступило к Шоги Эффенди от Хораса Холли, которое тот прислал ему в феврале 1924 года, хотя я ни минуты не сомневаюсь в том, что широта взглядов юного Хранителя и направление, которое он уже придал Делу в посланиях верующим Запада, подействовали на творческую натуру самого Хораса и навели его на эту идею. Шоги Эффенди подхватил ее, и с тех пор Хорас, одаренный писатель, стал первым помощником Шоги Эффенди в этом предприятии и, одновременно являясь Секретарем Американского Духовного Собрания, превратил "Бахаи Уорлд" в замечательное, единственное в своем роде издание. Том первый - "Ежегодник Бахаи", изданный в 1925 году, охватывающий период с апреля 1925 по апрель 1926 года и состоявший из 174 страниц, окончательно закрепил название "Бахаи Уорлд", предложенное Национальным Собранием и одобренное Шоги Эффенди; за ним последовал второй том - "Двухгодичный международный отчет". Всего до кончины Хранителя было издано двенадцать томов, самый большой из которых по объему приближался к тысяче страниц. И хотя все они были подготовлены к выходу в свет Американским Национальным Собранием, опубликованы его Издательским комитетом, составлены штатными редакторами и посвящены Шоги Эффенди, - было бы, наверное, более справедливо назвать их Книгами Шоги Эффенди. Сам он выступал в роли главного редактора; Американское собрание присылало ему огромный объем материала, входившего в каждый том, фотографии - он же принимал окончательное решение относительно того, что войдет, а что не войдет в очередной номер. Поскольку шесть из двенадцати томов вышли в свет в тот период, когда я удостоилась чести быть рядом с Хранителем, я сама видела, как он издавал их. Со своей поразительной работоспособностью Шоги Эффенди без устали просматривал пухлые кипы бумаг и фотографий, полученных из Америки, отбрасывая малосодержательные и неподходящие материалы; вслед за Оглавлением, которое составлял сам Хранитель, текст разбивался на разделы, и уже окончательно готовая рукопись по почте пересылалась обратно в Америку. Шоги Эффенди постоянно сетовал, что материалы не отвечают высоким стандартам. Исключительно благодаря его решительности и настойчивости тема "Бахаи Уорлд" производят такое блестящее впечатление. Издатели (часть из которых самостоятельно назначили себя на эту должность), боровшиеся с инертностью, составляющей препятствие любой организации, которые стремятся достичь своих целей посредством переписки с корреспондентами, зачастую нахдящимися за тысячи миль от них, вынужденные вступать в контакт со слабо осведомленной и плохо работающей администрацией, никогда не преуспели бы в сборе требуемого материала, если бы их усилия не подкреплялись авторитетом и энергией Хранителя. Любопытен и такой побочный штрих: после издания очередного тома Шоги Эффенди просил прислать ему в Хайфу все оригинальные рукописи, которые впоследствии хранились во Всемирном Центре.
Сразу же после выхода очередной книги он приступил к сбору материала для следующего номера. Помимо неоднократных напоминаний Американскому Национальному Собранию поступать подобным же образом он рассылал бесчисленные письма и телеграммы различным Собраниям других стран и частным лицам. К примеру, как-то в течение единого дня он послал три телеграммы Национальным Собраниям: "Бахаи Уорлд" необходимо требуется фотография Национального Собрания"; это требование нужного Шоги Эффенди материала предназначалось изолированному, оторванному от других центров в Шанхае. "Рукопись "Бахаи Уорлд" отправлена почтой. Прошу немедленной аккуратной публикации", - такого рода послания Американское Собрание получало довольно часто. Сам Шоги Эффенди готовил макет тома, распечатывал Оглавление, подбирал названия к фотоматериалам, подбирал все фронтиспысы, решал, какого цвета будет переплет и, главное, в длинных подробных письмах детально и точно инструктировал Хораса Холли, которого он сам, как самого одаренного и сведующего человека, выбрал для составления Международного обзора текущей деятельности Бахаи, которому придавал большое значение. "Подробное письмо касательно Международного обзора содержит крайне толковые сведения", - телеграфирует ему Хранитель. Какими понимающими и обстоятельными были письма самого Шоги Эффенди на эту тему, показывают следующие отрывки из его письма Хорасу, написанного секретарем Хранителя, однако я практически не сомневаюсь - продиктовано оно было самим Шоги: "Шоги Эффенди тщетально ознакомился с присланными Вами материалами, частично изменил и перегруппировал их, дополнил за счет нового полученного им материала, придал им окончательную форму и вышлет почтой всю рукопись на Ваш адрес до конца текущего месяца... Он посвятил немало времени кропотливому изучению материала и его расположения и считает, что была проделана большая и отвечающая самым взыскательным требованиям работа... Он желает подчеркнуть особую важность следования установленному им порядку. Он надеется, что в отличие от предыдущего тома ничего не будет изменено в плане композиции материала".
Мы располагаем письменными свидетельствами того, что думал сам Шоги Эффенди о "Бахаи Уорлд". Еще в 1927 году, когда был издан всего лишь один том, он писал своему корреспонденту, не принадлежавшему к числу верующих: "Настоятельно советую Вам достать экземпляр Ежегодника Бахаи... который авторитетно и ясно позволит Вам составить представление о целях, требованиях и влиянии Веры". В открытом письме 1928 года, обращенном к "возлюбленным Господа и служанкам Всемилостивого на Востоке и Западе" и полностью посвященном теме "Бахаи Уорлд", Шоги Эффенди уведомляет их: "С самого начала я был постоянно и глубоко заинтересован в его развитии, лично участвовал в сборе материалов, организовывал его содержание и тщательнейшим образом проверял все публикуемые в нем данные. Я настоятельно и определенно рекомендую его вниманию всех вдумчивых и ревностных последователей Веры как на Востоке, так и на Западе..." Он пишет, что материалы ежегодника легко читаются, увлекательны, всеобъемлющи и авторитетны; фундаментальные идеи Дела находят в нем сжатое и убедительное толкование, а тщательно отобранные иллюстрации дают наглядное представление о происходящем вокруг; ежегодник - единственное и непревзойденное в своем роде из всех изданий Бахаи. Шоги Эффенди всегда относился к "Бахаи Уорлд" - и приложил немало усилий к тому, чтобы это действительно было так - как к изданию, доступному равно широким слоями публики, исследователям, которое могло бы занять достойное место на библиотечных полках, а также как средство, по его собственному выражению, "покончить со злонамеренными ложными толкованиями и злополучными недоразумениями, которые, увы, столь долгое время омрачали лучезарную Веру Бахауллы".
Он часто преподносил эту книгу в подарок особам королевской крови, государственным деятелям, видным ученым, университетам, издателям газет и вообще людям, не имеющим прямого отношения к Вере Бахаи, посылая ее по почте с вложенной простой визитной карточкой "Шоги Раббани". Реакция одного из этих людей, американского преподавателя, замечательно передает впечатление, которое обычно производил подарок Шоги Эффенди: "Мы получили два экземпляра "Бахаи Уорлд"...
Не могу выражить, несколько ценна для меня возможность внимательно изучить эут книгу, во всех смыслах настолько интересную и захватывающую... Особенно поздравляют Вас с тем, что Вы поддерживаете литературу, питающую дух единства в людях разных социальных слоев и групп, с надеждой взирающих на Вас в роли своего вождя". Но, пожалуй, самым серьезным признанием важности этого издания, в которое Шоги Эффенди на протяжении многих лет вкладывал столько сил и времени, было то, что сама гордая королева писала специально для него хвалебные отзывы в адрес Веры и согласилась, чтобы ее фото появлялось на фронтисписах нескольких томов. "Никакими словами, - писал Шоги Эффенди Марте Рут в 1931 году, получил от нее очередное послание королевы Марии, - невозможно выразить мою радость в связи с Вашим письмом и его бесценным содержимым, которое составит ценнейший, выдающийся вклад в будущий номер "Бахаи Уорлд".
Когда вглядываешься на достижения Шоги Эффенди, почти не верится, что он написал как таковую одну единственную собственную книгу, а именно "Бог проходит рядом", вышедшую в свет в 1944 году. Даже "Обетованный День настал", написанная в 1941 году и занимающая 136 страниц, это всего лишь открытое письмо, обращенное к бахаи Запада. Один этот факт - яркое свидетельство глубокой скромности, лежавшей в основе характера этого человека. Он поддерживал связь с бахаи, потому что у него всегда находилось нечто важное, что сказать им, потому что он был назначен руководить ими, потому что он был Хранителем Веры Бахауллы; им двигали силы, которые были сильнее его, над которыми он был не властен. Помимо основного потока корреспонденции, состоявшего из относительно коротких писем, потока, который непрестанно устремлялся от него к бахаи Запада и их Национальным Собраниям, существуют также открытые письма иного рода: некоторые были обращены к бахаи Соединенных Штатов и Канады, другие - к бахаи Запада в целом, последние были собраны в одном томе под названием "Миропорядок Бахауллы". "Миропорядок Бахауллы" и "Дальнейшие Соображения касательно Миропорядка Бахауллы" были написаны соответственно в 1929 и 1930 году; назначение их состояло в том, чтобы прояснить верующим истинный смысл и цели их Веры, ее основные положения, ее требования и ее будущую судьбу, а также направлять постепенно развивающуюся и приобретающую опыт Общину Северной Америки и других западных стран, способствуя лучшему пониманию их обязанностей, привилегий и назначения. В 1931 году за ними последовало письмо, озаглавленное "Цель нового Миропорядка", которое по мастерству и уверенности тона поднимается нащд уровнем простых писем к соратникам по общему делу и отражает незаурядные способности к изложению мысли, которые должны быть присущи великому вождю и великому писателю. В письме Хранителя, написанном в январе 1932 года, его секретарь, явно подразумевая "Цель нового Миропорядка", утверждает: "Шоги Эффенди написал свое последнее письмо западным друзьям, поскольку почувствовал необходимость уяснить общественности позицию Веры Бахаи по отношению к первостепенным экономическим и политическим проблемам. Мы хотим, чтобы мир знал, в чем заключалась истинная цель Бахауллы". Поводом для написания этого письма Шоги Эффенди стала десятая годовщина со дня кончины Учителя, и он подробно описывает современное состояние мира и перемены, которые должны произойти между составляющими его частями в свете учений Бахауллы и Абдул-Баха.
В 1932 году появился "Золотой Век Дела Бахауллы" - мастерское изложение Божественных истоков Его Веры, которая, как писал Шоги Эффенди, питается "сокровенными источниками небесной силы". И вновь Хранитель разъясняет и уточняет отношение Его Завета к Заветам прошлого, а также останавливается на путях разрешения проблем современности. В 1933 году он адресует североамериканским бахаи труд "Америка и Величайший Мир", где подробно разбирает роль, уготованную Господом этой части света на протяжении данного исторического периода, вспоминает о самоотверженных путешествиях Учителя по западным странам и перечисляет победы, уже одержанные во имя Веры этой возлюбленной Общиной. Написанный в 1934 году объемистый трактат "Завет Бахауллы" вспыхнул над миром Бахаи, как ослепительно яркий свет молнии. Помню, что, когда я впервые читала его, меня охватило совершенно неописуемое чувство: мне показалось, будто вселенная разверзлась вокруг и я заглянула в волную сияющих звезд бездну; все границы нашего разумения были сметены; слава Дела Бахауллы и истинное положение его Главных Героев явились нам, и мы уже не могли быть такими, как были прежде. Можно было бы подумать, что ошеломительный эффект одного этого послания Хранителя должен был навсегда заставить душу отвратиться от всего мелкого и ничтожного! И хотя в глубине сердца Шоги Эффенди уже вынашивал новые замыслы, я знаю по его замечаниям: он считал, что в "Завете" - во многих отношениях - высказал практически все, что хотел сказать.
В 1936 он пишет "Развитие Мировой Цивилизации"; и вновь, как он уже не раз делал, Шоги Эффенди связывает это развитие с кончиной Абдул-Баха. Он вновь разворачивает перед читателем картину современного мира: быстрый политический, нравственный и духовный его упадок, ослабление христианства и ислама, опасности, угрожающие беспечному, не внемлющему человечеству, и - с другой стороны - действенные, боговдохновенные и внушающие надежду средства, которые предлагает учение Бахауллы. Замечательные письма Хранителя, игравшие столь важную образовательную роль благодаря не в последнюю очередь широкому использованию цитат из Самого Бахауллы, привиденных в переводе Хранителя, духовно поддерживали верующих, ибо мы знаем, что Слово Явления Божия есть главная пища души. В них также содержались бесчисленные прекрасно переведенные отрывки из Скрижалей возлюбленного Учителя. Хранитель щедро изливал свою благодать на верующих, и каждый раз это было для них пиром - так воспитывал он новое поколение могучих слуг Веры. Слова его воспламеняли их воображение, звали за собой к новым вершинам, помогали им все глубже укореняться в плодотворной почве великого Дела.
Действительно, на протяжении 1930 года можно заметить явные перемены в писаниях Хранителя. Держа в руке перо, как обоюдоострую шпагу, возвышается перед нами его величественная фигура. Если раньше в его сочинениях местами можно было почувствовать неуверенность, отзвук бед и обид, пережитых после вознесения Учителя и вступления в новую высокую должность, вопль сердца, скорбящего об утрате возлюбленного, самого дорогого существа в мире, - то теперь тон меняется: перед нами человек уверенно и сильно говорящий во всеуслышание то, что знает наверняка. Воистель уже изведал вкус войны. Раньше, озлобленному и духовно извращенному врагу удавалось застигнуть его врасплох, расстроить, ранить. Теперь - что-то по-юношески ласковое и доверчивое навсегда осталось в прошлом. Перемена эта дает о себе знать не только в характере и мощи его обращений к миру бахаи, манере, в какой он создавал административную структуру восточных и западных стран, собирая воедино разрозненные и непохожие друг на друга общины, но и в красоте и уверенности его слога, с годами обретающего все больший блеск.
В тот же самый период, когда из-под пера Шоги Эффенди одно за другим стали появляться письма, проливающие свет на столь важные предметы, он взялся за перевод двух книг. В письме от 4 июля 1930 года Шоги Эффенди сообщает: "Я чрезвычайно устал после года напряженной работы, особенно после того, как ко всем остальным моим трудам добавился перевод Икана, который я уже отослал в Америку". Это был первый из его великих перводов-перевод книг, в которой Бахаулла излагает Свои взгляды на положение и роль Явления Божия, опираясь прежде всего на исламские учения и пророчества, книги, известной под названием Китаб-и-Икан, или Книга Несомненности. Трудно переоценить важность этого подспорья для западных бахаи, которое помогло им в изучении их Веры и бесконечно обогатило их понимание сути Божественного Откровения.
В том же году Хранитель приступил к работе над второй книгой, опубликованной в течение этого же периода; это не был перевод из Бахауллы или одно из открытых писем Шоги Эффенди, скорее, труд этот можно рассматривать как литературный шедевр и один из бесценных даров миру за все время его жизни. Это был перевод первой части повествования, составленного современником и последователем Баба и Бахауллы, известным под именем Набиль, который был опубликован в 1932 году и назывался "Глашатаи зари". Если какому-нибудь скептически настроенному критику вдруг вздумается представить литературу Веры Бахаи недостойной лучших литературно-религиозно образцов, предназначенных только для посвященных, то он попросту будет не вправе обойти вниманием такую книгу, как "Повествование Набиля", которая с полным на то основанием может считаться классикой среди эпических повествований на английском языке. И хотя по виду это и перевод с персидского, но можно сказать, что Шоги Эффенди создал новое произведение на английском, и в этом отношении его перевод сопоставим с Фитцджеральдовским пересказом "Рубаи" Омара Хайама, давшим миру поэму на иностранном языке, которая во многих отношениях затмевала достоинства оригинала. Самые яркие и восторженные отзывы на этот шедевр Хранителя принадлежат выдающимся личностям, не исповедующим Веру Бахаи. Драматург Гордон Боттомли писал: "... отрезок жизни, прожитый вместе с персонажами этой книги, одно из самых сильных впечатлений за все время; причем это было вдойне волнующее переживание благодаря тому психологическому отсвету, которое оно бросало на события Нового Завета". Широко известный ученый и гуманист, член Культурно-этического общества, д-р Альфред В.Мартин, в своем благодарственном письме Шоги Эффенди, пославшем ему "Повествование Набиля", писал: "Ваша великолепная и поистине монументальная работа... останется классическим образцом на все времена. Сверх меры поражен Вашей способностью к такой работе вопреки грузу той основной деятельности, к которой обязывает Вас профессиональное положение". Один из его старых педагогов, Байярд Додж из Американского университета в Бейруте, получив экземпляр "Повествования Набиля", писал Хранителю: "... Последняя книга, "Глашатаи зари", видится мне особенно ценным вкладом. Сердечно поздравляю с ее публикацией. Представляю, скольких трудов должен был Вам стоить этот блестящий перевод, к тому же снабженный такими интересными примечаниями и фотографиями".
Позднее он более подробно высказал свое отношение к этой уникальной книге:
"Пользуясь летним досугом, прочел "Повествование Набиля"... Всякий, кто интересуется религией и историей - в глубоком долгу перед Вами за опубликование такой прекрасной работы. Глубинный смысл этой работы сам по себе столь впечатляющ, что кажется просто неподобающим делать Вам комплименты касательно практических аспектов Вашего перевода. Все же не могу удержаться, чтобы не высказать, как я ценю то, что Вы, при Вашей и без того чрезмерно занятой жизни, смогли уделить время такому объемному и непростому труду.
Уровень владения английским и легкость, с какой читается перевод - поразительны, ведь, как правило, перевод читается с трудом. Вам блестящим образом удалось выдержать книгу в нейтральном тоне, а подстрочные примечания превращают Вашу работу, скорее, в научный исторический труд, чем в некое пропагандисткое издание. Книга производит исключительно сильное впечатление именно потому, что перевод по-научному точен, а интонации оригинала - естественны и непринужденны, так что в целом работа должна показаться подлинником даже самому цинично настроенному критику.
С точки зрения исторической значимость работы невозможно переоценить. Кроме того она необычайно полезна, так как объясняет психологию, лежащую в основе наших великих течений, связанных с религиозным откровением. Безусловно, основная ценность заключается в том, что повествование проливает свет на ранний период истории Движения Бахаи. Истории жизни первых обращенных потрясают до глубины души.
Я дал свой экземпляр для прочтения профессору Кроуфорду и профессору Сили и надеюсь, что многие из наших преподавателей и студентов найдут свободное время, чтобы прочесть такую познавательную и вдохновляющую книгу.
Хотя столь проницательный и понимающий отклик, полученный от старого преподавателя, и должен был доставить большую радость Шоги Эффенди и тронуть его, несомненно самую высокую оценку его отруда содержало письмо, полученное им от сэра Э. Денисона Росса, прославленного востоковеда с факультета востоковедения Лондонского университета:
27 апреля 1932 года
Дорогой Шоги Эффенди!
Было крайне любезно с Вашей стороны, что Вы вспомнили обо мне и прислали экземпляры двух Ваших последних работ, которыми я очень горжусь, особенно учитывая, что они получены от Вашего имени. "Глашатай зари" - поистине одна из самых прекрасных книг, какие мне доводилось видеть за многие годы; бумаги, печать, иллюстрации - все превосходно, а что до Вашего стиля, то он выше всяких похвал, и ни одна строчка не выдает перевода. Разрешите передать Вам мои самые теплые поздравления с тем, что Вам самым успешным образом удалось достичь главной цели, которую Вы ставили перед приездом в Оксфорд, а именно - в совершенстве овладеть нашим языком.
Помимо всего прочего, Повествование Набиля сослужит мне крайне важную службу в лекциях, которые я читаю каждый семестр о Бабе и Баха.
Недеюсь, что вы пребываете в добром здравии,
Остаюсь Искренне Ваш
Э. Динисон Росс
Сам Шоги Эффенди в письме к Марте Рут от 3 марта 1931 года так описывает, какой видится ему книга и что значила для него работа над ней: "Только что, после восьми месяцев непрестанного и тяжелого труда, закончил работу над переводом истории первых дней Веры и отослал рукопись Американскому Национальному Собранию. Книга состоит из шестисот страниц текста и двухсот страниц примечаний, которые я по крупице собрал за летние месяцы из различных источников. Я был настолько поглощен этой работой, что даже на время пришлось прервать переписку... Чувствую себя таким измотанным и усталым, что едва пишу... Воспоминания подлинные и в основном касаются Баба. Частично их читали Бахаулле, просматривал также Абдул-Баха... После такого длительного и тяжелого напряжения перо буквально валится из рук, большей частью лежу..."
В ожидании скорого выхода книги, в октябре 1931 года Шоги Эффенди телеграфирует в Америку: "Обяжите всех англоязычных верующих сосредоточить усилия на изучении бессмертного повествования Набиля как существенной подготовительной работе перед новой интенсивной миссионерской кампанией необходимой в связи с завершением строительства Машрик уль-Азкара. Убежден что широкое распространение разнообразного и подлинного материала явится действенным оружием в крититический момент. Решительно рекомендуйте его всем возможным посетителям родины Бахауллы".
Всего в книге, которую Шоги Эффенди рекомендует изучать верующим, семьсот сорок восемь страниц и более ста пятидесяти фотографий; в ней приведено факсимиле полного генеалогического древа Баба, собственноручно составленное Хранителем; кроме того текст, основанный на оригинальной рукописи Набиля, но преображенный блистательным пером и мыслью Шоги Эффенди, снабжен обширными подстрочными примечаниями на английском и французском, собранными из бесчисленных источников и проливающих свет на события, о которых рассказывает повествование, что в огромной мене увеличивает его историческую ценность и интерес. Подписанный и нумерованный вариант - edition de luxe - в количестве трехсот экземпляров был отпечатан и издан вмесет с основным тиражом. Два года исследовательской, компилятивной и переводческой работы ушло у Шоги Эффенди на то, чтобы дополнить и расширить это великолепное издание. В 1930 году он послал в Персию австралийского фотографа-бахаи, чтобы запечатлеть следы и историю жизни Баба на Его родине, сцены мученической смерти Его самого и Его последователей и другие исторически памятные места. Если бы Шоги Эффенди не сделал этого, большая часть этих достопримечательностей в их исконном виде была бы утрачена навсегда. Параллельно с отбором фотографий для "Повествования Набиля" Шоги Эффенди проделал тщательнейшие приготовления для пересылки в Америку "бесценного наследия" - оригинальных Скрижалей Баба, обращенных к девятнадцати Его ученикам, и еще одну, бесконечно ценную - Бахаулле, "Тому, Кого явит Господь"; со всех них были сняты факсимильные копии. На фронтисписе он решил поместить цветное изображение интерьера Усыпальницы Баба. Наконец у Хранителя появился достойный подарок - целиком и полностью плод его работы, который он мог посвятить той, кого любил больше всего на свете:
Пресвятому Листу
последней Свидетельнице Славного Героического
Века
Посвящаю я этот Труд
в Знак
Великой Признательности, Благодарности
и Любви
Впервые так близко познакомившись с историей жизни и эпохой Баба, бахаи Запада преобразились; словно драгоценная кровь этих первых жертв неожиданно окропила их.Им представилсь возможности охватить взглядом стоящую за ними традицию, увидеть, что их Вера была Верой, за которую люди с готовностью жертвовали своей жизнью, понять, о чем говорил Шоги Эффенди и чего он ждал от них, когда называл их духовными преемниками Глашатаев Зари. Семена, которые эта книга заронила в сердца западных последователей Бахауллы вызревали в годы Десятилетнего Крестового Похода, и чем далее, тем более обильный урожай суждено им приносить по мере развития и победного шествия Божественного Предначертания Абдул-Баха по земному шару.
В 1935 году Шоги Эффенди вновь преподнес западным бахаи великолепный подарок - опубликованную под названием "Крупицы из Писаний Бахауллы" рукопись, про которую сам Хранитель в письме к сэру Герберту Сэмюэлю пишет, что "она представляет собою подборку из наиболее характерных и доныне неопубликованных отрывков из выдающихся трудов Творца Откровения Бахаи". Если вспомнить скупые строки Нового Завета, прославленные слова Будды и буквально горстку изречений, принадлежащих некоторым другим Божественным светочам, которые тем не менее на целые века преобразили жизни миллионов людей, то одни только "Крупицы" служат руководством к действию и источником вдохновения, достаточным для духовного Завета любого Пророка. Профессор Норман Бентивич, благодаря Шоги Эффенди за присланный ему дарственный экземпляр "Крупиц", сказал: "Приветствую эту книгу как еще один плод Вашего усердного благочестия", - тем самым прекрасно обозначив суть работы Шоги Эффенди - донести до западного мира слова Явления Божия. Но, конечно же, самыми дорогими были сказанные по поводу этой книги в одном из разговоров с Мартой Рут слова румынской королевы Марии: "даже сомневающиеся обретут в ней могучую силу, если прочтут ее в уединении и дадут своей душе расправить крылья". Получив в январе 1936 года от Шоги Эффенди дарственный экземпляр, королева написала Хранителю: "Разрешите выразить Вам свою самую искреннюю благодарность за чудесную книгу, каждое слово которой вдвойне драгоценно для меня в эти тревожные и беспокойные дни"; на что Хранитель ответил, что теперь чувствует - его усилия по переводу книги не пропали втуне, если королева смогла извлечь из чтения духовную пользу.
За "Крупицами" в 1936-37 годах последовал перевод под названием "Молитвы и Размышления Бахауллы", который вполне можно считать продолжением "Крупиц", включающим не менее богатый дополнительный материал. И вновь старый педагог Хранителя, Байярд Додж, сумел тонко оценить значение этого труда: "За глубокими и поэтичными мыслями, с которыми сталкиваешься, читая "Молитвы и Размышления", стоит огромный объем тяжелейшей проделанной работы... Я уже говорил Вам, насколько изумляет меня совершенство, с каким Вы владеете английским". Получив экземпляр "Крупиц", профессор Додж пишет Хранителю: "Вы достигли такого великолепного владения языком, что я уверен - изречения не потеряли при переводе ни своего смысла, ни обаяния". Когда же до него дошли "Сокровенные Слова" в переводе Шоги Эффенди, он снова, с неменьшим пониманием значимости этой работы, пишет ему: "Я понимаю, какой это великий труд - передать по-английски все великолепие и красоту восточной мысли, и я поздравляю Вас с тем поистине безупречным совершенством, которого Вы достигли".
Сразу же после выхода в свет этой алмазной россыпи мыслей, родившихся от общения с Богом, непревзойденных ни в одной другой религиозной книге мира, Шоги Эффенди приступил к работе над самым пространным открытым письмом из написанных ранее, которое вышло в 1939 году под заголовком "Пришествие Божественной Справедливости". Оно было написано в течение года, который Хранитель провел в Европе из-за усиления террористических действий в Палестине, и обращено к бахаи Соединенных Штатов и Канады. В нем, как никогда раньше, Шоги Эффенди акцентирует роль, которую Общине предназначено сыграть в развитии судеб человечества на планете. Письмо определяет цели недавно начатого Семилетнего Плана - первого шага на пути воплощения положений Божественного Предначертания Абдул-Баха - и указывает, что от успеха этого величайшего совместного предприятия, когда-либо затевавшегося последователями Бахауллы, неизбежно будет зависеть судьба всей деятельности по установлению Его Миропорядка на остальных континентах земного шара. Доброжелательной, но твердой рукой Шоги Эффенди подносит североамериканской Общине зеркало, отражающее черты окружающей ее цивилизации, и в выражениях, которые властно приковывают взгляд и от которых кровь стынет в жилах, рисует ее пороки,указывая на истину, над которой вряд ли многие из членов Общины задумывались, а именно, что те самые пороки цивилизации и были мистической причиной, по которой Бог ныне избрал их родину Колыбелью Своего Миропорядка. Поскольку содержащиеся в "Пришествии Божественной Справедливости"т предостережения являются составной частоью мировоззрения и наставлений, которые Шоги Эффенди оставил верующим за годы своего служения, их нельзя обойти молчанием, если мы хотим получить хотя бы мало-мальски правильное представление его собственной миссии. В совершенно недвусмысленных выражениях он бичует нравственную распущенность, политическую коррупцию, расовые предрассудки и разъедающий основы общества материализм, противопоставляя им возвышенные образцы, данные Бахауллой в Его Учении, образцы, которым Он призывал подражать всех Своих последователей. Он предупреждает о скорой войне и призывает держаться стойко и мужественно, невзирая на любые грядущие испытания, могущие постигнуть их самих и их соотечественников, а также исполнить свою священную обязанность и победоносно завершить План, к осуществлению которого они недавно приступили в западном полушарии.
Другое открытое письмо, на сей раз обращенное ко всем бахаи Запада, появилось в печати в 1941 году. Получившее название "Обетованный День Настал", оно вкупе с "Пришествием Божественной Справедливости" делает упор на загнивании и упадке современного мира. В письме, написанном во второй год войны, Шоги Эффенди обрушивает гневные обвинения на пороки цивилизации, клеймит развращенность и греховность века сего, как стрелы, мечет слова Самого Бахауллы: "Ибо настало время погибнуть миру и народам, его населяющим". "Обетованный день настал, день, когда громы обрушатся на вас и бездны разверзнутся у вас под ногами, и раздастся глас: "Се, отведайте от плодов дел своих!" "Скоро, скоро кара Его падет на вас и адский прах ослепит вам очи". "И когда пробьет назначенный час, явится то, от чего содрогнуться сыны человеческие". "Близится день, когда огнь ее (цивилизации) пожрет города и Великий Глагол провозгласит: "Царствие сие есть Царствие Бога Всемогущего и Всеславного!" "Скоро настанет день, когда они возопят о помощи, но не будет им ответа". "Ибо мы определили вам срок, о люди! И если в назначенный час не обратитесь к Господу, то, воистину, Он наложит десницу Свою на вас и ниспошлет на вас страшные беды ото всех сторон. Ибо сурова та кара, коей Господь ваш покарает вас!" "О, народы земные! Воистину знайте, что беда неслышно крадется за вами и что тяжкое наказание ждет вас. Не думайте, что деяния ваши ускользнули от взора Моего. Клянусь Моей Красой! Все деяния ваши перо Мое начертало на смарагдовых скрижалях".
Хранитель рисует страшную, ужасающую и величественную картиру того бедственного положения, в каком оказалось человечество, упорно не желавшее признавать Бахауллу. "Суровые испытания, потрясающие мир", писал он, суть "в первую очередь плод суда Божия, произнесенного над человечеством, которое на протяжении целого века отказывалось признать Того, Чье пришествие было заповедано всеми религиями". Воспомнив все страдания, гонения, клевету и жестокость, которые претерпели Баб, Бахаулла и Абдул-Баха, Шоги Эффенди рассказывает нам об Их чистоте, Их долготерпении и стойкости перед лицом этих испытаний и об Их бесконечной усталости от этого мира в тот час, когда, запахнувшись в полы Своих одежд, Они отлетали в Небесные Пределы Своего Творца. Перечисляя грехи человечества против Безгрешных, Шоги Эффенди обличающим перстом указует на вождей человечества, царствующих особ, глав церкви и правителей, к которым двойное Богоявление прямо обратило Свою Весть и о чьем небрежении своим высшим долгом - прислушиваться к Гласу Господню - свидетельствует Сам Бахаулла: "Ибо два сословия среди людей захватили власть: цари и церковники".
Столь завораживающе глубокую и обширную тему представляют собой писания Шоги Эффенди, что, едва затронув содержание такой книги, как "Обетованный День настал", начинаешь блуждать в лабиринте блистательных мыслей, забывая о том, что истинная цель этих строк - не в том, чтобы обозреть содержание его книг, а в попытке обрисовать многосторонние обстоятельства его жизни. Однако не могу удержаться, чтобы не процитировать сроки из письма, которое некий простой и скромный верующий прислал Хранителю, когда эта книга вышла из печати: "Обетованный День настал" явилась для меня поистине книгой книг, я влюблен в нее, и единственное, что мне теперь нужно, это получше разобраться в собственных мыслях и чувствах. Спасибо тебе, Шоги Эффенди, за твою доброту, ты даже не знаешь, как много сделал для меня... Ты сделал все для нас. Но что сделали для тебя мы?..."
В промежутке между этими, назовем их так, отрытыми письмами - "Пришествие Божественной Справедливости" и "Обетованный день настал" - Шоги Эффенди подарли западным верующим пятую и последнюю книгу своих переводов из Писаний Бахауллы, над которой он работал зимой 1939-40 года, в не менее сложный и опасный период своей жизни, переслав ее в Америку для публикации накануне своего отъезда в Европу, где уже повсюду мерещился грозный оскал войны. "Послание сыну Волка" было последней из крупных работ Бахауллы; оно представляет из себя выдержки, сделанные Им Самим из Своих собственных Писаний (безусловно уникальный случай в религиозной истории!) на протяжении последних двух лет Его жизни и, таким образом, занимает особое место в литературе о нашей Вере. В телеграмме, отправленной незадолго до выхода книги, Шоги Эффенди сообщает: "Уповаю ее изучение поспособствует дальнейшему просвещению более глубокому усвоению истин которых зависит конечный успех миссионерской деятельности"...
Цитирую из своего дневника, запись от 22 января 1944 года: "Сегодня внесли самые последние исправления в последний раздел книги Шоги Эффенди - "Взгляд в прошлое и будущее", и завтра отправляем ее Хорасу. Прошло два года - а вероятно, и того больше - с того дня, как Хранитель приступил к работе. Для него это была действительно непрестанная работа, тяжкий, страшно изматывающий труд, но книга того стоит! Она - чудо". Так зачастую великие события в жизни находят выражение в краткой записи. сделанной теми, кто участвовал в них, и, вконец обессилев, добрался-таки до заветной цели, слишком устав и поэтому ограничиваясь лишь лаконичной дневниковой пометкой, описанием незначительного и случайного! И в данном случае прекрасное название того, о чем мы с Шоги Эффенди на протяжении двух лет не говорили иначе, чем как о "книге", возникло лишь в самом конце.
"Бог проходит рядом" это самый блестящий, самый удивительный рассказ о столетии, поистине "Прародительница" будущих исторических трудов, книга, в которой каждое слово - на вес золота, каждая фраза до предела насыщена мыслью, каждая мысль ведет читателя за собой в особую сферу. Вобрав множество выдающихся фактов, своей кристальной ясностью и точностью она напоминает снежинку, каждый узор которой совершенен, каждая тема блестяще очерчена, выверена, сбалансирована, завершена, являясь образцом и эаталоном для тех, кому в будущем суждено изучать, по-новому оценивать и разрабатывать Послание и Миропорядок Бахауллы. Это одно из самых ярких и поразительных достижений в жизни Шоги Эффенди, его единственная в полном смысле собственная книга, поскольку все остальные рукописи, вышедшие из-под его пера, несомненно благодаря глубочайшей врожденной скромности и смирению, относятся к разряду писем, обращенных к той или иной конкретной общине или части мира Бахаи.
Работая над рукописью "Бог проходит рядом", Шоги Эффенди придерживался следующей системы: в течение года он, книгу за книгой, читал Писания Бахаи на персидском и английском и все, что было написано о Вере самими бахаи, будь то в рукописном или опубликованном виде, а также письменные свидетельства людей, не исповедовавших Веру, но донесших до нас ценные упоминания о ней. Думаю, в общей сложности количество прочитанного составило по меньше мере две сотни томов. По мере чтения он делал заметки и компилировал факты, выстраивая их в определенном порядке. Всякий, кто когда-либо имел отношение к работе исторического характера, знает, сколь весома здесь непосредственно исследователькая сторона дела, как часто в свете соответствующего материала приходится решать - данным какого источника отдать предпочтение, знает, насколько изнурителен этот труд. Теперь представьте, в какой степени это было тяжело Хранителю, который одновременно должен был готовиться к грядущему Столетию Веры и постоянно принимать решения, касающиеся прокетов Усыпальницы Баба. Когда все составные элементы будущей книги были подготовлены, Шоги Эффенди начал ткать из них узор - картину первого века Проповеди Бахаи. Он говорил, что в его задачу не входит писать подробную историю истекших ста лет, скорее - дать обзор наиболее ярких и значимых моментов зарождения и становления Веры, организации ее административных учреждений и того ряда кризисов, которые чудесным образом способствовали ее распространению и, высвобождая заключенную в ней Божественную силу, помогали одерживать победу за победой. Он явил нам панораму событий, которые, по его словам, "развернулись перед нашими глазами... за сто лет всемирного переворота", и приподнял завесу над первыми действиями то "поразительно цельной и возвышенной драмы, тайну которой не под силу постичь человеческому разумению, кульминацию которой лишь смутно различает человеческий глаз, финал которой никому не дано предугадать".
Сколько сотен часов Шоги Эффенди провел, читая источники и комплируя свои выписки, сколько дней и месяцев он писал и зачастую переписывал следующие одна за другой, словно торжественная процессия, главы своей книги, сколько еще более утомительных дней просидел он за своей маленькой портативной машинкой, выстукивая несколькими пальцами - иногда, под конец, по десять часов кряду - окончательный вариант рукописи! А сколько часов провели мы, сидя глубоким вечером, когда дневная работа за машинкой была окончена, рядом за большим столом в его спальне - перед каждым лежало по три экземпляра отпечатанного днем текста, и мы вычитывали, делали исправления, расставляли от руки тысячи ударений на транслитерированных словах, которые Шоги Эффенди читал вслух, пока глаза его не наливались кровью, руки и ноги немели от усталости и напряжения - и так, пока не заканчивали целую главу или часть главы, напечатанную за день. Отступаться было нельзя. Снижать темп работы тоже не представлялось возможности. Хранитель старался обогнать самое время, чтобы преподнести западным бахаи этот неподражаемый подарок по случаю столетней годовщины зарождения их Веры. Несмотря на то, что он посылал исправленную рукопись в Америку в срок, по частям, из-за сложившихся в Соединенных Штатах условий с публикацией медлили, и книга вышла из печати только в середине ноября 1944 года.
Недостаточно будет сказать: "Взгляните, какой труд проделал этот человек". Важно - как и при каких обстоятельствах ему пришлось трудиться. Абдул-Баха написал "Скрижаль о Божественном Предначертании" когда был уже стар, изможден, и жизнь его, в конце первой мировой войны, подвергалась великой опасности. Шоги Эффенди, надломленный непосильным бременем двадцатилетних трудов, когда грозная волна второй мировой войны угрожала обрушиться на Святую Землю и уничтожить Всемирный Центр Веры и ее Хранителя, в дни, когда дом его сотрясали распри, вызванные нарушителями Завета, поставил перед собой задачу увековечить события первого века Эры Бахаи. Иногда, к сожалению, в эти годы мне приходилось видеть, как он плачет, словно его сердце вот-вот разорвется - так велики были его муки, такой чудовищный груз непрестанно давил на него!
Не довольствуясь только что завершенной историей на английском, Шоги Эффенди обратил свои мысли к дорогой его сердцу и преданной Общине исстрадавшихся и по-прежнему гонимых последователей Бахауллы у себя на родине и приступил к новой летописи первых ста лет существования Веры Бахаи в Персии. Это было схожее, хотя и сокращенное изложение того же предмета, несколько отличное по характеру от предыдущей книги, но не менее великолепное по богатству представленного материала и блестящему стилю. И хотя я постоянно помогала Хранителю все то время, пока он работал над рукописью "Бог проходит рядом", в данном случае такой необходимости не было. Разница между стилем персидской речи Шоги Эффенди, щедро уснащенной арабскими вкраплениями, и повседневным разговорным персидским языком примерно такова, как разница между языком Шекспира и современной журналистикой! При моем уровне владения персидским и полном незнании арабского я могла уловить не больше трех-четырех слов из десяти. Тем не менее Хранитель читал, или, скорее, пел мне некоторые отрывки, и величие его слов, их отточенность и сила воздействия были очевидны для меня, хотя я и не всегда могла полностью понять их смысл. Помню, как, когда я подходила к его комнате, до меня доносился его бесконечно печальный, бесконечно прекрасный голос, тихо певший, пока он писал; нередко происходило любопытное: он выпевал предложение, записывая его, пока не попадалось слово, которое не ложилось в строку, и тогда любимый, бехотчетно напевающий голос резко смолкал, словно наткнувшись на преграду, потом вновь начинал с самого начала фразы, доходил до той же точки и, если ему не удавалось преодолеть препятствие на этот раз, он повторял подобную процедуру, пока наконец не подбирал точное слово! Как будто некая дивная птица, затерянная в собственном мире, выводила для себя самой свои трели. Это послание объемом в сто рукописных страниц - еще одни шедевр Шоги Эффенди. Два эти обзора ста лет существования Веры, написанные с великим ущербом для его здоровья и жизненных сил, в годы, когда мир сотрясала война, были бесценным подарком Хранителя всем бахаи к Столетию Веры.
За последовавшие тринадцать лет Шоги Эффенди не перевел и не написал ни одной книги. То, что у него не было больше для этого времени, обернулось для нас великой потерей. Мждународная Община, которую он с такими муками воздвигал начиная с 1921 года, теперь так разрослась, что поглащала все его время и силы, не давая возможности для творческой работы, в которой так нуждалась его щедро одаренная натура. Тем не менее он продолжал руководить верующими и их Нацинальными Собраниями, обращаясь к ним с письмами и еще чаще с пространными телеграммами. В 1941 году Шоги Эффенди уже начал вести отсчет победам, которые бахаи одерживали во всем мире. Из подобного типа обращений в конечном счете родились волнующие отчеты о сделанной работе, составлявшиеся ежегодно к празднику Ризван, отчеты, позволявшие верующим в каждой стране увидеть свои труды как часть единого великого целого.
С самого начала своего служения и чем дальше, тем больше Шоги Эффенди прибегал к помощи телеграмм и каблограмм - не только потому, что это экономило время, но и потому, чкак он объяснял мне, что это имело большой психологический эффект; телеграфное послание заряжает человека ощущением безотлагательности и драматизма, а это - зачастую лучший способ добиться цели. Шоги Эффенди довел то, что можно было бы назвать телеграфным стилем, до уровня едва ли не нового литературного жанра. Часто он отправлял телеграммы по объему не меньшие, чем письма. И когда он составлял их, мысль его тоже как бы обретала сокращенную форму. Суть состояла не в том, чтобы сначала изложить мысль обычным стилем, а затем, отбросив все слова там, где это возможно, сохранить общее значение; он изначально мыслил будущий текст без таких слов, и в результате стиль становился предельно графичным, насыщенным и волнующим. И этот стиль - а зачастую и смысл - нарушается, если попытаться внести в текст все эти "если", "что", "и" для того, чтобы якобы прояснить значение. Делать подобные интерполяции, не оговаривая этого, является недопустимым вмешательством в тексты нашей Веры, как если бы издатель стал делать вставки в тексты самого Шоги Эффенди с целью "пояснить" мысль Шоги Эффенди там, где это кажется ему необходимым; с другой стороны пояснять текст, даже в скобках, значит заведомо считать читателя глупцом, неспособным самостоятельно понять, что именно хотел сказать Хранитель.
Вплоть до конца своих дней Шоги Эффенди продолжал вдохновлять мир Бахаи своими мыслями и наставлениями; из-под его пера выходили слова огромной силы, по значению равные многим томам. Но эта эпоха подошла к концу одновременно с завершением войны и ростом административной деятельности во всем мире. Но хотя внутренние силы никогда не покидали его, и часы, которые он проводил, трудясь на ниве Дела Божия, он проводил с полной отдачей до самой своей кончины, Шоги Эффенди чувствовал глубокую усталость.
Жизненный труд Шоги Эффенди довольно отчетливо делится на четыре основные части: его переводы Слов Бахауллы, Баба, Абдул-Баха и повествования Набиля; его собственные сочинения такие, как летопись столетия - "Бог проходит рядом", равно как и непрерывнй поток руководящих наставлений, рождавшихся под его пером и указывавших верующим значение, время и методы возведения их административных учреждений; долгосрочная прорамма расширения и упрочения материальных и финансовых ресурсов всемирной Веры, включавшая не только завершение, возведение новых и работы по отделке и украшению уже имеющихся Святынь Бахаи во Всемирном Центре, но и постройку Домов Поклонения, приобретение недвижимости для местных и национальных органов и расширение фондов в различных странах Востока и Запада, и, прежде всего, умелая ориентация мысли верующих и неверующих в направлении идей, заключенных в учении Веры, и в упорядочении структуры этого учения как широкого, всеобъемлющего взгляда на значение, скрытый смысл и цель религии Бахауллы, а по сути и самой религиозной истины в ее изображении человека как венца творения Божия и в ее стремлении к установлению Царства Божия на земле.
В этом разделе вебсайта рассматривается, как бахаи — индивидуально, коллективно и через работу своих институтов — откликались на Откровение Бахауллы со времен зарождения и появления Веры в Персии и на Ближнем Востоке до развития всемирной общины бахаи в наши дни.
