Бесценная жемчужина

Жестокость и неуступчивость, которые Шоги Эффенди проявлял, защищая Веру, не означают, что он не мог быть в то же вермя ласковым и добрым. Он был по сути человеком мягкосердечным, и, если ему удавалось хотя бы на время обрести мир в душе, изливал эту прирожденную доброту и ласку  не только на окружающих, но и на отдельных верующих самыми разными способами. В его телеграфных архивах немало подтверждений тому. Снова и снова, когда несчастье обрушивалось на страну, где жили бахаи, он направлял туда запрос, как, например, в этой телеграмму в Персию: "Сообщите безопасности друзей. Обеспокоены известиями землетрясениях Персии Туркестане". Часто вслед за этим особо нуждающимся высылалась материальная помощь. Когда американский верующий, разбитый параличом  в Персии, вместе с женой возвращался в Соединенные Штаты, Шоги Эффенди отправил телеграммы друзьям в Бейруте, Александрии и Нью-Йорке, встречать корабль, на котором тот плыл, и оказывать больному всемерную помощь. В другой раз Хранитель практически одну за другой отправил семь телеграмм, чтобы помочь некоей верующей, которая столкнулась с трудностями, добираясь до Хайфы и возвращаясь после своего паломничества обратно. Его скрупулезность в подобных делах, а равно и его решительность, замечательно выразились в телеграмме, которую он направил в Египет: "В связи прибытием бахаи из Новой Зеландии сегодня вечером Каир сроком на один день. Уладьте вопрос с жильем. Он будет в тропическом шлеме. В случае задержки встретьтесь  его на следующее утро в девять в конторе Кука. Будьте с ним доброжелательны". Однажды, когда верующий по какой-то причине не смог высадиться в Хайфе, Шоги Эффенди телеграфировал, чтобы "его утешили от имени Хранителя". Узнав из телеграммы, что жена некоего человека "утратила покой не верит в вашу прежнюю расположенность просьба дать телеграмму утешить ее", Шоги Эффенди немедленно реагирует: "Заверьте... по-прежнему  помню люблю доверяю". Верующему с Ближнего Востока, чьи родственники жили в Палестине, он телеграфировал: "Добро пожаловать советую взять детей с собой для свидения с горячо любимой бабушкой". В телеграмме, посланной одному из видных новообращенных, говорится: "Передайте принцессе мою любовь и лучшие пожелания. Да пребудет над нею всемогущая десница Бахауллы".
Дагмар Доул, набожный первопроходец Веры, умерла и была похоронена в Швейцарии. Однажды, когда я на несколько дней была прикована к постели, помню, как глубоко тронуло и удивило меня, когда Шоги Эффенди пришел ко мне и сказал, что навещал ее могилу - несколько станций по железной дороге от того места, где мы тогда остановились.
Иногда, помимо общих указаний и ободряющих знаков внимания, которые он проявлял к верующим, он непосредственно вмешивался в их личные дела, если считал то нужным; в годы первого Семилетнего плана семнадцатилетний юноша решил отправиться в Южную Америку, но его стали отговаривать, ссылаясь на то, что он еще слишком молод и прежде надо немного подрасти и закончить учебу; Шоги Эффенди телеграфировал Американскому национальному собранию, чтобы дело было пересмотрено и юноше позволили ехать, а позднее любил с гордостью вспоминать готовность молодежи откликнуться на необходимость в первопроходцах. Старая, хромая женщина страстно хотела отправиться миссионером в Северную Африку; Шоги Эффенди вдохновил ее на это, и место, где умерла Элла Бейли, отмечено на одной из его карт золотой звездой! Помню, как однажды за столом паломница рассказывала Шоги Эффенди, что они с мужем решили отправиться куда-нибудь в роли миссионеров, и спросила - куда им лучше поехать? Шоги Эффенди моментально ответил: "В Африку"; "В какое-то определенное место?" - вновь спросила паломница; "В Южную Африку", - ответил он. Несколько озадаченная этими мгновенными, похожими на короткие пулеметные очереди ответами, паломница спросила: "В какой-то определенный город?" -"В Иоганнесбург", - последовал ответ. Так судьба самой этой женщины и ее семьи определилась буквально в двух словах.
Иногда внутренний огонь, одухотворяющий бахаи, пылал настолько ярко, что они уговаривали Шоги Эффенди отменить собственные распоряжения. Примером этому может послужить случай с Мэрион Джек, которую Абдул-Баха называл "генерал Джек", а Хранитель - "бессмертной героиней", говоря, что она является ярчайшим примером для грядущих поколений миссионеров Востока и Запада и что никто не превзошел ее в "постоянстве, целеустремленности, самоотверженности и бесстрашии" за исключением "несравненной Марты Рут". Джеки - так ее обычно называли - жила в Софии, в Болгарии, и, когда началась война, Шоги Эффенди, тревожась за ее жизнь, телеграфировал: "Рекомендую вернуться в Канаду телеграфируйте наличии средств". Джеки ответила: "... как насчет Швейцарии", однако заверила Хранителя в полном повиновении. Шоги Эффенди дал телеграмму: "Одобряю Швейцарию", но Джеки не хотела оставлять  своего миссионерского поста и просила разрешить ей остаться в Болгарии, на что Шоги Эффенди ответил: "Советую оставаться Софии с любовью".
Служение может быть разным, и в этом - великое чудо. Шоги Эффенди всегда советовал своим друзьям следовать путем умеренности и мудрости, но если они не делали этого, выбирая вершины героизма и самопожертвования, он безмерно гордился ими. В конце концов, в том, чтобы стать мучеником, нет ничего от мудрости  или умеренности - и однако же венец славы нашей религии в том, что наш первый Пророк принял мученическую смерть и двадцать тысяч человек последовали по его стопам. Я старалась понять это чудо: умеренность с одной стороны, а с другой - слова Бахауллы: "... и тогда запишите алыми чернилами то, что случилось на Моем пути. Воистину это - высшая услада", и мне кажется, что лучший пример здесь - самолет: когда он медленно катится по земле, он целиком воспринимается в земных масштабах, ровно катящимся по гладкой взлетной полосе, но стоит ему взмыть в воздух, сложив свои шасси, и рвануться вперед на немыслимой, головокружительной скорости - и он уже в небесах, где идет иной отсчет ценностей. Пока мы находимся на земле, мы можем выслушать добрый, по-земному здравый совет, но если мы резко оттолкнемся от твердой опоры, в царство высшего служения и жертвенности, то подобный совет нам уже никто не даст, мы обретем бессмертную славу и станем героями и героинями Дела Божия.
В своей работе Шоги Эффенди старался использовать все; он мгновенно извлекал пользу из всего, что могло быть полезным Вере, будь то человек, предмет или участок земли. Хотя в основном он вел работу через посредство Собраний и Комитетов, он работал также и непосредственно с верующими. Примером тому может послужить Виктория Бедекян, известная как "тетушка Виктория". Много лет она писала письма, широко распространявшиеся на Востоке и Западе, и Хранитель вдохновлял ее в ее деятельности и даже иногда советовал подчеркнуть особо то или иное в ее посланиях.
Он никогда не поднимал шума вокруг источников информации; я имею ввиду, что он  не всегда дожидался, пока официальные источники подкрепят известие о прибытии миссионера либо какие-то дриугие добрые новости, о которых он узнавал из частной переписки или через паломников, он спешил включить эту ободряющую информацию в свои сообщения. Подобная широта, которую Шоги Эффенди позволял себе, приводила к тому, что вся работа, связанная с Верой, двигалась вперед семимильными шагами. Как и во всех великих лидерах, в нем было что-то от хорошего газетчика, понимающего огромную важность скорейшего распространения материала и что скорость сама по себе способна оказывать воздействие и будоражить воображение. Однако несмотря на подобные его методы, мы ни на минуту не должны забывать о егобеспримерной скрупулезности. Точность, с какой он подбирал статистические данные, изыскивал исторические факты, до мельчайших деталей прорабатывал свои карты и план - поистине поразительны.
В жизни Хранителя было несколько людей, к которым он был особенно тепло привязан помимо его обычной доброжелательности по отношению ко всем верующим, которые действительно  с достоинством носили имя Бахаи. Однажды, когда он болел, Филип Спраг прислал ему телеграмму, выражавшую озабоченность в связи с его состоянием и заканчивавшуюся словами: "с любовью от всего сердца". Шоги Эффенди ответил: "Окончательно поправился. С неменьшей любовью". Он часто по разным поводам посылал телеграммы своему поверенному в Италии д-ру Джакери с просьбой выслать то или иное необходимое для нужд Всемирного Центра, и многие из этих телеграмм звучат похоже на эту: "Любезно распорядитесь выслать еще двадцать четыре фонарных столба такого же образца с любовью". Далеко не все телеграммы Хранителя были составлены в таком тоне.
Существовали и иные. При этом, что некоторые были исключительно ласковыми, любящими, а большинство носило нейтральный деловой характер, третьи отличались крайней резкостью. Сохранилось достаточно много телеграмм Национальным духовным собраниям, похожих на ту, что была отправлена в Америку в 1923 году: "В ожидании более регулярных и толковых отчетов..." - другие содержали и более сильные выражения, например: "Остерегайтесь не повиноваться моим распоряжениям"; "Очередной раз предупреждаю"; "рекомендую обратить внимание", - и т.д. Ни одна из телеграмм не страдает многословностью и витиеватостями. "Пришли сестрой десять черных лент", - сообщает он брату в Бейрут. Первому бахаи, просившему разрешения приехать в Хайфу после окончания войны, когда паломничество было возобновлено, Шоги Эффенди ответил очень просто, в одном слове выразив все, что хотел сказать: "Ждем".
Вся жизнь и деятельность Шоги Эффенди - Хранителя, его мысли и чувства, его реакции и распоряжения как в капле воды отразились в его теле- и каблограммах; часто они более проникновенны, ярче раскрывают характер, чем тысячи писем, которые он писал отдельным людям, потому что письма обычно обрабатывались секретарями, и таким образом мы имеем дело уже не со словами самого Хранителя за исключением постскриптумов которые он писал  сам и где по большей части молился за верующих, ободрял их и утверждал общие принципы.
Так же как его деду и прадеду, Шоги Эффенди было присуще тонкое чувство юмора, проявлявшееся всякий раз, когда ему представлялась возможность ощутить себя счастливым или в довольно редкие минуты душевного спокойствия. В глазах его загорался веселый огонек, на губах появлялась усмешка, а иногда он искренне, от души смеялся. Молодому паломнику, озабоченному предстоящей женитьбой, Шоги Эффенди заметил: "Только не упустите момент и не дожидайтесь, пока с неба к вам спустится ангел!" В телеграмме 1923 года к чете своих молодых родственников в Бейруте он передает: "Интересно знать, когда мои непослушные секретари закончат курс медицинского лечения. Телеграфируйте ответ". В кругу семьи, с теми, кого он хорошо знал, он любил шутку. Зачастую жертвой становилась я и, зная об этом, внимательно прислушивалась к тому, как он отреагирует на мои слова - уж не подсмеивается ли он надо мною. К примеру, помню как однажды (это было еще в годы войны) я зашла в его комнату и увидела, что он сидит с необычайно торжественным и озабоченным видом, пристально глядя перед собой. Это было необычно, и я встревожилась. Наконец он сказал, что произошло нечто ужасное. Я, естественно еще больше встревожившись, спросила, что же именно. По-прежнему с глубоко озабоченным выражением он торжественно заявил мне, что Черчилль умер. Поскольку это был один из самых тяжелых моментов войны, я страшно расстроилась, разволновалась и стала спрашивать, что же будет теперь с союзникам, когда их великий лидер умер и проч., и проч. Шоги Эффенди, вволю налюбовавшись моим отчаянием, наконец не выдержал и разразился смехом! Он частенько так подшучивал надо мной, поскольку считал меня идеальным объектом - но постепенно моя легковерность улетучилась, и на двадцатом году совместной жизни он сказал, что шутить надо мной становится все труднее. Иногда, робко, я сама пыталась играть в эту игру с ним, но у меня никогда не получалось так хорошо и очень редко когда удавалось подловить его.
С одной стороны, столь величественный, с другой - столь обаятельно открытый, простодушный и внутренне юный - таким был наш Хранитель! Когда Шоги Эффенди узнал, что я немного рисую, он дал мне задание: сделать для него несколько раскрасок и между прочим нанести на карту горы Кармель земельные участки, принадлежавшие общине бахаи. Однажды, когда я раскрашивала недавние приобретения, Шоги Эффенди сказал, чтобы я красила их в более светлый цвет. Я спросила почему. Для того, сказал он, чтобы было видно, что это именно "новые приобретения". Так непосредственно выразилась его радость от сознания того, что удалось еще несколько расширить владения Общины. Помню, как часы за часами я проводила раскрашивая по его просьбе фотографии разных размеров, в архитектурной проекции представляющие памятник Пресвятому Листу и два надгробия - ее матери и брата - по обе стороны от монумента.
Вслед за этим поневоле вспоминаются другие аспекты богато одаренной личности Шоги Эффенди. Он был крайне упрям в достижении поставленных целей, крайне решителен, однако всегда в предлах разумного. Хотя он никогда не изменял сами цели, он иногда менял пути их достижения. Раскрашивание фотографий, о котором я только что упомянула, хороший тому пример. Когда у него появилась мысль перенести останки матери и брата Бахийи-ханум из Акки на гору Кармель, он немедленно заказал два прекрасных мраморных памятника в Италии, повторявших тот, что был воздвигнут на могиле Пресвятого Листа. Так как в это время он отсутствовал в Хайфе, первоначальный замысел сводился к тому, чтобы два новых памятника непосредственно примыкали с боков к основному, и Шоги Эффенди распорядился, чтобы ему сделали эскиз; однако когда он вернулся и изучил план на месте, то решил, что красивее будет, если поставить их отдельно, парой, но на той же самой оси, как он в конечном счете и поступил.
Все время служения Хранителя свет Божественного Водительства озарял его путь, утверждал его в принятых решениях, вдохновлял на выбор. Но случай волен вмешиваться в любой замысел. Деяния Божии и совокупность людских усилий в большей или меньшей степени  постоянно изменяют наши планы. Это происходило всегда с существами великими и малыми, и слова самих Пророков - тому свидетельство. Шоги Эффенди был подвержен этим силам, но часто он и сам менял свои намерения. Примеров, и весьма любопытных, тому множество: одно время он вынашивал идею разместить Мавзолей Бахауллы на горе Кармель, но позднее полностью отказался от этой мысли, навечно определив ему место в Бахджи; то, что изначально под названием Всемирного Крестового Похода, или Десятилетнего Плана, впоследствии преобразовалось в Семилетний План; вместо одного Храма за эти годы было построено три; вместо восьми европейских стран, который предполагалось охватить сетью общин, число их достигало десяти, и т.д. Если какие-либо силы извне, над которыми Хранитель был не властен, разрушали один из его планов - противостоя его развитию или осуществлению, смотря по обстоятельствам, - он мгновенно возмещал ущерб таким образом, что Дело, даже потерпев временное поражение или претерпев ряд притеснений, в конце концов выходило их схватки победносно, обогатившись новыми достижениями.
Шоги Эффенди мог сбиться с пути, но рано или поздно всегда достигал своих целей, и изобретательность его была поразительна. Хороший пример этому то, как он распорядился постройкой двух из трех больших новых Континентальных Храмов Бахаи, намеченных к возведению за время Десятилетнего Плана. Он взял у находившегося в Хайфе архитектора эскизы, которые показались ему подходящими для Домов Поклонения в Сиднее и Кампале. Они выглядели достойно, имели соразмерные пропорции, были консервативны по стилю и относительно умеренны по цене. Еще  до того как архитектор смог представить детально разработанные чертежи и лично присутствовать на строительстве, Шоги Эффенди, ен придавая большого значения тому, что человеку склонному к панике, узко мыслящему представилось бы непреодолимым препятствием, проинструктировал оба Национальных собрания привлечь местные строительные фирмы к выяснению частностей и возведению зданий. Шоги Эффенди сам постарался снизить до разумных пределов первоначально завышенную фирмами сумму, и оба Храма были построены за цену, которую он считал приемлемой для Дела. Снова и снова его проницательность и здравый смысл экономили деньги Веры, чтобы использовать их на другие всеобъемлющие задачи, не создавая временного дефицита из-за безрассудного увлечения одним единственным проектом.
Жесткая экономия была важным принципом Шоги Эффенди, и взгляды его на денежные дела были вполне определенны. Не раз он отказывал частным лицам в паломничестве, зная, что за этим человеком - долг, на том основании, что сначала следует рассчитаться с долгом. При мне Хранитель ни разу не подписывал счета, перед этим тщательно его не проверив, шла ли речь о ресторанном счете или сумме в несколько тысяч долларов! И если он находил цену завышенной, то обязательно на это указывал, равно как и наоборот. Много раз приходилось мне отправляться к недоумевающим людям и объяснять им, что в их расчетах была ошибка, и, если они не перепроверят их, то окажутся в проигрыше. Он часто и решительно торговался, когда полагал, что вещь того не стоит. Не однажды в тех случаях, когда прекрасные орнаменты для Усыпальниц, Архивов или садов были слишком дороги, а продавец не мог или не хотел идти на уступку, Хранитель отказывался от сделки, даже если вещь ему нравилась и деньги у него были. Он просто считал, что такой поступок будет неправильным, и не поступал так. Хотя у Шоги Эффенди был автомобиль и личный шофер (как до того у Абдул-Баха), поскольку в годы войны доступ во многие места был затруднен, он продал его и обходился такси. Не сомневаюсь, что он мог бы купить другую машину, как человек, располагающий деньгами, приобретает то, что ему нужно, но это просто не приходило ему в голову. Он был противником экстравагантности, кичливости и роскоши как таковых, отказывая себе и другим во многом, что казалось ему неоправданным или неподходящим.
Другой яркой чертой характера Хранителя была его прямота. Он мог буквально исповедоваться перед верующими. Свободно, с величавым достоинством и в то же время с подкупающей сердце доверительностью делился он с гостившими у него паломниками не только своими мыслями и толкованиями Учения, но и своими проектами и планами. Никто не располагал особым правом получать от него те или иные сведения. Невзиря на то, что он осуществлял свои грандиозные Планы через Национальные Собрания и при их непосредственном участии, он испытывал потребность подробно делиться этими Планами с людьми, с которыми встречался, - так, что многие паломники, вернувшись, знали уже почти все детали того, что скоро после этого сообщалось официально миру Бахаи. То же можно сказать и о его работе во Всемирном Центре. Его откровенность была столь полной, что иногда прямо за столом н делал небольшие наброски, чтобы показать, как именно собирается устроить сады на горе ***, какой будет "арка", какие и где будут построены здания и т.д.
Любое его новое начинание, внутринациональное или международное, проходило те же стадии, что и рассвет: первое, едва различимое глазом мерцание брезжило  в его разговорах с паломниками либо было наполовину скрыто в его обращениях к бахаи мира; затем, по мере того как солнце  его идеи поднималось над горизонтом, свет поставленных задач разливался все шире, и он фокусировал всю блистательную энергию своей мысли на них; и вот, наконец, сияя в полном блеске, являлись один за други - Семилетний План, Десятилетний План, предупреждения и обещания, заключенные в каком-нибудь новом замечательном открытом письме, руководства, касающиеся таких великих проектов, как завершение Усыпальницы Баба, Международных Архивов, одного из великих новых Домов Поклонения или изложение некоторых основополагающих тем таких книг, ыкак "Пришествие Божественной Справедливости" и "Обетованный День Настал".
Отношение Шоги Эффенди, обходительного и учтивого хозяина, к паломникам, доброта, которую он проявлял к ним в мелочах, откровенные разговоры с ними - все это потрясающим образом сказывалось на работе бахаи во многих-многих странах, ведь когда верующие, которым выпала счастливая возможность общения с Хранителем, возвращались в свои общины, они действовали как бродило, побуждая своих собратьев по Вере к новым усилиям, донося живой облик Хранителя до тех, кому не довелось увидеть его лично, создавая чувство близости к нему и ко Всемирному Центру, чего крайне трудно было бы достичь любыми иными средствами. В беседах с паломниками ему удавалось более непосредственно и убедительно донести до них свои взгляды и серьезные соображения на ту или иную тему, чем если бы это выразилось в письменной форме. Во время нашего паломничества в 1937 году я удостоилась почетной возможности записывать то, что он говорил за столом мне и маме, однако впоследствии я крайне редко делала это. Тем не менее в нескольких случаях я записывала его слова, и однажды, это было в 1954 году, когда он очень ярко и убедительно обратился к группе паломников по поводу срочных нужд Всемирного Крестового Похода и отношения бахаи к миссионерству: "Я могу предупреждать их, могу требовать, но я не могу зажечь в них дух - в этом несчастье для меня и опасность для верующих, дух, который действительно..." "Они могут собраться и поехать, и никто не имеет права остановить их - ибо они независимы; просто получить визу и поехать..." "Дело побеждает, невзирая на бездействие большого числа его сторонников - неисповедимым, чудесным образом". А поскольку речь зашла о некоторых местах, где друзья работали миссионерами в школах, он сказал: "Они привносят в школы американский образ жизни вместо того, чтобы изгонять его и насаждать образ жизни бахаи". Но несмотря на все это, он изливал на паломников поток благодеяний - начиная с заботы об их физическом комфорте, как гостей в его доме вплоть до их духовного просвещения, наставляя их в Вере; когда же кто-либо их них хотел выразить ему свою глубокую благодарность, за честь, оказанную встречей с ним, он мгновенно уводил разговор в сторону, заявляя, что главная цель паломничества - посещение Святой Земли.
Воспоминания волной накатываются на меня, когда я думаю о паломниках, и о себе в том числе, как например, о рассвете того дня в 1923 году, когда я еще ребенком возвращалась в автомобиле Хранителя из Бахджи, куда все мы ездили отмечать вознесение Бахауллы. Я упрямо не хотела садиться на сиденье и устроилась на сложенный брезентовый верх автомобиля. Шоги Эффенди упрекнул меня и сказал, чтобы я держалась крепче и не упала, и я ответила, что ни за что не упаду. Голова у меня кружилась от великолепия утра, от щедрот, изливающихся на меня, и я ничего не боялась. В те дни там еще не построили дороги, и мы ехали прямо по берегу  между Аккой и Хайфой, по мокрой полосе песка между дюнами и морем. Сотни маленьких крабов, сливаясь в бесконечную змеящуюся ленту, разбегались перед машиной, прячась  по своим норкам. Солнце только что встало, и весь мир вокруг был свеж, чист и отливал розовыми красками. Шоги Эффенди стал говорить мне о том, как ему хочется увидеть Скалистые горы в Канаде, о своей любви к горам и альпинизму. До конца своих дней он с глубочайшим интересом следил за каждой попыткой подъема на Эверест. Его любовь к живописным пейзажам была поистине велика, и, будь он свободным человеком, уверена, большую часть жизни он проводил бы любуясь земными красотами.
За год до смерти Хранителя двое швейцарских паломников приехали в Хайфу. Их общество всколыхнуло в нем память о Швейцарии, и его любовь к их стране словно заставила исчезнуть куда-то его обычную сдержанность во всем, что касалось его личной жизни и чувств. Мне нездоровилось, я лежала и не могла быть к обеду в Доме Паломников, но, вернувшись, Шоги Эффенди сказал, что "рассказал обо всем" - о вершинах, на которые поднимался, о своих прогулках в горах, о любимых пейзажах. Это был редкий, совершенно нетипичный для него случай: видимо, швейцарские воспоминания действительно глубоко запали ему в душу.
Помню еще один случай, уже в самой Швейцарии, когда мы уезжали вечером из Зерматта. За все время, что мы путешествовали вместе, Шоги Эффенди не завязал ни одного знакомства и очень редко общался с иностранцами. У меня характер другой, и иногда я, потихоньку выскользнув из нашего купе в поезде в поезде или в какой-нибудь другой ситуации, вступала в оживленную беседу с попутчиками. Он всегда знал (и никогда не был против), когда это происходило. Думаю, что, когда я возвращалась, он по моим пылающим щекам и заговорщическому виду догадывался, где я была, и с пляшущими в глазах веселыми искорками спрашивал, что же это я такое поделывала. На этот раз, однако, он сам, к моему удивлению, завел долгую беседу, когда мы ехали сидя на жестких деревянных скамьях нашего вагона третьего класса. Собеседником его был сидевший напротив, действительно очень симпатичный и воспитанный юноша - сын русских эмигрантов, живших в Америке. Он впервые путешествовал по Швейцарии, и Хранитель  с той добротой и одушевлением, которые так часто были свойственны его тону, во всех подробностях описывал ему места, которые обязательно следует посетить за довольно ограниченное время поездки. Он даже достал карту швейцарских железных дорог и показывал молодому человеку, какими путями и куда следует добираться. Я сидела сзади и слушала, глядя на красивое лицо юноши, такое вежливое, такое польщенное вниманием, которое неожиданно проявил к нему незнакомый пассажир, и, конечно, в глубине души молилась о том, чтобы нисходящая на него благодать, о которой я не могла дать ему знать даже намеком, приведет когда-нибудь его к Вере, Главой которой был этот незнакомец!
Но вернемся к встрече Шоги Эффенди со швейцарскими паломниками в Хайфе. Повинуясь внезапному порыву, он сказал им, что хочет, чтобы в Швейцарии тоже был свой Храм, расположенный недалеко от столицы стрнаы, Берна, в месте, откуда хорошо видны Бернские Альпы, где он когда-то провел много месяцев, совершая прогулки по горам и восхождения. 12 августа 1957 года он сообщил тогдашнему Национальному Духовному Собранию бахаи Италии и Швейцарии свои пожелания по этому поводу. Вот что пишет его секретарь: "Как Хранитель уже объяснял г-дам ... его весьма беспокоит, чтобы Швейцария приобрела пусть небольшой участок земли и хотя в скромных масштабах начала строительство будущего швейцарского Машрик уль-Азкара. С его точки зрения, наилучшим местом являются окрестности Берна, с видом на Оберланд; и он также будет очень рад возможности лично от себя преподнести эту землю швейцарской общине. Не следует придавать этому делу широкую огласку, если только ортодоксальные круги в Берне не заявят протест, подобно тому, как это случилось в Германии. Как только ответственная комиссия подберет пригодный участок, он ждет подробного отчета от Национального Собрания". Это был уникальный подарок - ни одна община в мире не удостовилась больше такой чести. Участок в окрестностях Берна, площадью около 2.000  квадратных метров, обращен в сторону Гюберталя, откуда открывается вид на знаменитые горные вершины Финнстерархорн, Менх, Айгер и Юнгфау, по склонам  которых когда-то отважно поднимался Хранитель  и среди которых он провел немало часов в смертельной тоске после кончины своего деда.
Был случай, когда палоница из Канады сообщила Хранителю, что, проводя миссионерскую работу среди эскимосов и рассказывая им об основах Учения, очень трудно объяснить, что такое роза и соловей, так как  это вещи совершенно им незнакомые. Шоги Эффенди прореагировал характерным для него образом. Прощаясь с паломницей, он дал ей небольшой флакон с маслом из лепестков персидской розы - самой сути этого цветка -  и посоветовал производить помазание эскимосов этим маслом, добавив, что тогда, быть может, они получат хотя бы отдаленное представление о том, что имел в виду Бахаулла, когда писал о розе.
Вспоминается еще один случай. Среди последних паломников, покидавших Хайфу перед тем, как сам Шоги Эффенди навсегда покинул ее в июне 1957 года, было несколько американских темнокожих верующих. До конца дней не забуду взгляд одной из этих паломниц, сидевшей напротив Хранителя за столом в Доме Паломников. Я всегда подмечала, что, встречаясь с ним - тем, кто относился к любому человеку как творению Божию, с единственным чувством радости, что Бог создал их такими, - люди забывали о своих горестях и печалях. Во взгляде паломницы читались одновременно великая любовь материнского сердца и преклонение - так, думается мне, должны глядеть ангелы в Раю на Господа.
В тех, кто имел счастливую возможность находиться рядом с Хранителем, независимо от их житейского и религиозного опыта, независимо от того, как долго они иповедовали Веру Бахаи - некоторые, как я, бессознательно, с самого детства, - постоянно складывалось понимание величия Дела, подкрепляемое словами Шоги Эффенди, его действиями и примером. Помню свое удивление, когда в  большом послании к бахаи мира в честь Ризвана в 1957 году он упомянул (совершенно очевидно с гордостью, иначе бы он не стал делать этого) о "новообращенных бахаи из числа заключенных" тюрьмы  Киталайя в Уганде. Мне и в голову не приходило, что можно, не испытывая стыда, упомянуть о том, что кто-то из бахаи находится в тюрьме! Но он во всеуслышание заявлял о заключенных - последователях Бахауллы. Он часто  ссылался на это в разговорах с паломниками, и я, размышляя над тем, что он говорил, поняла, что Вера - для всех людей, святых и грешников, и поэтому в ней сочетаются два принципа. Один состоял в том, что общество должно управляться законами, искать защиту в законах и члены его должны также наказываться по закону; другой - в том, что вера в Явление Божие универсальна и затрагивает всех, поскольку акт веры как искра, озаряющая душу и дающее ей вечное сознание Бога, а на это имеет право  каждый, и не важно, каковы его грехи. Не в одном письме, адресованном в разное время разным людям, Шоги Эффенди призывал учительствовать в тюрьмах.
Сочувствие, которое Пророки Божии выказывали по отношению ко всем недужным, ученым, изгоям и беднякам, выделяя их среди прочих, относясь к ним с особой заботой и любовью, всегда проявлялось в поступках и словах Хранителя. Но мы не должны путать этот факт с той несомненной истиной, что многие из тех, кто ныне относится к этим категориям, не только заслуживают специального внимания, но и сами располагают запасами внутренней силы и духовного величия, в которых так нуждается человечество. Возьмем, к примеру, индейцев западного полушария. Абдул-Баха писал: "Вы обязаны уделять серьезнейшее внимание индейцам - исконным обитателям Америки. Ибо они подобны древним обитателям Аравийского полуострова, которые до Откровения Мухаммада были как дикари. Когда же Свет Мухаммада воссиял среди них, они воспылали великим рвением и понесли этот Свет по всему миру. Так и индейцы, получив соответствующее воспитание и под праведным водительством, озарятся духом Божественных учений, а через них и весь мир". На протяжении всего своего служения Шоги Эффенди помнил эти слова и неоднократно наставлял верующих Канады и обеих Америк объединять эти души под знаменем Бахауллы. В одном из последних писем, написанных в июле 1957 года и обращенных к Национальным Собраниям западного полушария, он вновь усиленно подчеркивает важность этого вопроса и говорит о "давно ожидаемом обращении американских индейцев". Приведу несколько отрывков из его наставлений, записанных его секретарем:
"Задачей первостепенной важности является, безусловно, миссионерская работа; на каждой сессии вашего Собрания ей следует уделять самое пристальное внимание, все остальное - вещь второстепенная. Необходимо  не тольк образовывать новые Собрания, группы и отдельные центры, но также фокусировать внимание на обращении в Веру индейцев. Цель - создать Всеиндейское Собрание, так чтобы эти долго время экспулатировавшиеся и угнетаемые коренные обитатели континента получили возможность осознать, что являются равным партнерами во всех делах, касающихся Дела Божия,  и что Бахаулла есть Явление Божие для них".
"Он был особенно рад видеть, что на Съезде присутствуют индейцы-верующие. Он придает огромное значение воспитанию исконных жителей обеих Америк в духе Веры. Сам Абдул-Баха говорил о том, сколь велики их скрытые возможности, и это их право и долг всех остальных бахаи не-индейцев проследить из тем, чтобы Весть Божия дошла до них ныне. Одной из наиболее важных целей вашего Собрания должно являться учреждение Всеиндейских Духовных Собраний. Подобным же образом следует изыскивать средства и способы к воспитанию других меньшинств. Друзьям следует постоянно иметь в виду, что в нашей Вере, в отличие от любого другого сообщества, меньшинствам уделяется, компенсируя их "зависимый статус", особая забота, любовь и внимание...
"По мере формулировки целей, которым должно уделяться ваше безраздельное внимание в течение блажайших лет, он настоятельно просит вас помнить, что наиболее важной из всех является именно увеличение числа Духовных Собраний, групп и отдельных центров; это обеспечит широту и глубину основ, которые вы закладываете для будущих национальных органов. Верующим следует настоятельно советовать, соображаясь с нуждами своих конкретных районов, вести первичную работу в ближайших и более удаленных крупных и малых городах. Ваше Собрание должно вдохновлять их напоминанием о том, что именно малые народы, зачастую темные и бедные, оказали влияние на судьбы человечества в большей степени,  чем народы богатые и прославленные. Ибо Тот, Кто отделял плевелы от зерна, а не ученые священники его города, на заре нашей Веры, восстал, прожил героическую жизнь и закончил ее мучеником!"
Подобные же чувства он выражал в отношении других народов и других рас. В письме от 27 июня 1957 года он писал, обращаясь к недавно образованному новозеландскому Духовному Собранию: "Он хочет, чтобы в процессе составления ваших планов работы на ближайшие шесть лет, вы особенно учитывали бы необходимость воспитательной работы среди маори. Эти первооткрыватели Новой Зеландии - глубоко культурная раса, на протяжении многих лет вызывавшая восхищение своим благородными качествами; при этом особые усилия следует прилагать не только к тому, чтобы устанавливать связи с маори, живущими в городах, и вовлекать их в дела Веры, но и ехать в их поселения, жить среди них и учреждать Собрания там, где по крайней мере большинство верующих, если не все, являются маори. Это будет  поистине достойным достижением".
Паломнику, принадлежавшему к монголоидной расе, Хранитель говорил, что поскольку большинство людей на земле не относятся к белой расе, то нет никакого резона в том, чтобы большинство верующих-бахаи имели белый цвет кожи; напротив, Дело должно отражать сложившуюся в мире ситуацию. Для Шоги Эффенди различия отнюдь не были чем-то, что следует уничтожать, а скорее, законными, необходимыми и даже любопытными составляющими, которые делают целое еще более прекрасным и совершенным.
Шоги Эффенди не только постоянно внушал бахаи уважение к людям с другими этническими корнями, он учил их, что такое истинное уважение и почитание как черты необходимо  присущие благородной человеческой натуре. К сожалению, западному миру сегодня недостает почтения к святыням. В нашем веке, когда, исходя из превратно истолкованной идеи равенства, требуют, чтобы каждая травинка была одинаковой высоты, глубокое уважение самого Хранителя к тем, кто стоял выше него, может послужить наилучшим примером. Неизменным образцом для всех бахаи может  послужить беспредельное почтение, с каким он относился к двойному Проявлению Божию и к Абдул-Баха - будь то в своих писаниях, речах или в том, как он приближился всегда к Их Усыпальницам. Когда бы Шоги Эффенди ни оказывался вблизи Гробниц, это всегда ощущалосбь во всем его существе. Его походка, когда он приближался к ним, то, как он неспешно, с величайшим достоинством и почтением подходил к порогу, преклонял колени и касался его лбом, что внутри самих Усыпальниц он ни на мгновение не поворачивался спиной к местам, где были погребены бесконечно святые и любимые им существа, его интонации, отсутствие малейшей тени легкомыслия - все говорило о том, что человек приближается к святая святых, осторожно ступая по священной земле. Действительно, к чему как не к душе следует человеку обращаться в земной жизни - ведь она единственное, что он возьмет с собой, когда покинет ее. Именно это основополагающее представление - столь замутненное и позабытое современными философами, - наделяет даже прах высших существ мистической силой. Аромат некоторых роз столь силен, что даже через много лет после того, как они отцвели и засохли, в них уловим запах розы. Приблизительно так же таит в себе силу прах возвышенных духом божественных душ, побывавших в этом мире.
Это удивительное чувство благоговения - которое, стоит его дуновению коснуться нас, способно очистить наши незрелые души от тщеты и суетности, - было в огромной степени присуще Хранителю, который проникся им еще с детства, когда, скрестив руки, сидел на корточках перед своим великим дедом. Помню случай, произошедший после того, как мои родители в 1937 году, вернувшись в Канаду, прислал  мне из дома мои книги и ранец. Я аккуратно расставила книги рядом с кроватью, так же ка они стояли в моей комнате раньше, и поставила на них старую фотографию Абдул-Баха - параллельно краю моей кровати. Когда Шоги Эффенди увидел это, он воскликнул: "Ты поставила Учителя себе в ноги!" Мягко говоря, я была удивлена прочувствованностью  этого замечания и сказала, что всегда ставила Его так, чтобы видеть Его лицо, просыпаясь по утрам. Шоги Эффенди сказал, что это неправильно. Из уважения к Учителю я должна поставить Его фотографию в изголовье. Раньше мне никогда не приходило в голову, что у комнаты есть верх и низ и что ассоциации, связанные с такими вещами, как фотография Средоточия Высшего Проявления Завета Божия и репродукция Величайшего Имени, столь священны, что даже в комнате они должны занимать самое "высокое" место. Пример такого отношения Хранителя содержится в письме, которое он через секретаря направил Американскому Национальному Собранию в 1933 году: "Что касается Скрижалей Бахауллы к Пресвятому Листу, Шоги Эффенди полагает, что будет неподобающе воспроизводить факсимиле Скрижали почерком Бахауллы в предлагаемой брошюре. Он уже располагает копиями, которые будут иллюстрированы и разосланы в качестве подарков различным Национальным Собраниям для почетного хранения в соответствующих Национальных архивах".
Есть и другие примеры на ту же тему. Еще в 1923 году Шоги Эффенди направил тому же Собранию следующую телеграмму: "Достоинство Дела требует ограничений в использовании и распространении пластинок с записью голоса Учителя". Имелись в виду записи пения Абдул-Баха, сделанные во время Его поездок по Соединенным Штатам. И еще одно наставление Шоги Эффенди Американскому Собранию: "При проведении всех общественных мероприятий Национальным Управлением следует особо тщательно и строго заботиться о соблюдении подобающего порядка, тем более учитывая близость Дома Поклонения, порядка, который важен вдвойне, дабы воспитать у всех верующих нормы поведения и социального порядка, установленные в Учении Бахаи".
Речь здесь идет не о соблюдении ритуала. Вера Бахаи не имеет такового. Речь - об отношении. Хотя для самого Хранителя и было естественно простираться ниц перед порогами Святых Гробниц, ему было крайне непросто объяснить паломникам, что они свободны следовать или не следовать в этом его примеру. Он делал так потому, что таков был обычай в той части Востока, откуда были родом его предки. Иное дело - почитание; в одном случае речь шла о форме выражения, которую человек избирал лично для себя, в другом - о подобающем духе, которым должно исполняться сердце набожного человека, когда он приближается к величайшим святыням в мире.
В обыкновении Хранителя, следовавшего по стопам Учителя, Который провозгласил Себя Слугой слуг Божиих, было - стоя рядом с дверью Усыпальницы, производить помазание входивших в нее верующих розовой водой или розовым маслом. Сам он заходил последним. Однако даже в атмосфере подобной кротости и смирения, чувство меры, привитое человеку обществом, чувство разницы в положении, не утрачивалось. Это он, Хранитель, вел верующих на молитву; это люди, занимавшие самое высокое положение в Хайфе, первыми входили в Усыпльницу, они шли вслед за Хранителем и им предоставлялось почетное право ехать в его машине, когда он отправлялся в Бахджи в связи с очередным праздником Бахаи. Вежливость, уважение, благоговение - все занимает свое место в порядке вещей.
Шоги Эффенди, проникнутый глубоким благоговением по отношению к Главным Героям нашей Веры, всегда был начеку, оберегая Их от малейших проявлений пренебрежения или кощунства. Примером тому может послужить случай, произошедший в январе 1941 года. Муниципалитет назвал короткую улочку напротив дома Абдул-Баха и Дома Паломников Запада "улицей Баха". Шоги Эффенди был крайне возмущен и немедленно послал своего секретаря к мэру заявить протест в связи с тем, что, поскольку это имя основателя нашей Веры, мы считаем этот акт не только не подобающим, но и оскорбительным. Муниципальные власти собрались и, обсудив вопрос, переименовали улицу в "Иранскую". Помню, что случай этот взволновал Хранителя настолько, что он сказал, что если табличку с названием не снимут тут же, то он сорвет ее собственными руками, даже если после этого ему придется сесть в тюрьму! Я была очень расстроена такой перспективой, поскольку мне не хотелось, чтобы он отправлялся в тюрьму без меня, а я не знала, как сделать так, чтобы оказаться там вместе с ним.
Образ Шоги Эффенди не будет полным, если не сказать о поистине необыкновенном художественном чутье, которым он обладал. Я не имею ввиду, что он мог бы стать художником; он был писателем par excellence. Но у него действительно был взгляд художника или архитектора. Кроме того ему было присуще то основное свойство, без которого я вообще не мыслю, как можно достичь  больших результатов, величия в искусствах и науках - безупречное чувство пропорции, чувство пропорции, измеряемое даже не в сантиметрах, а в миллиметрах. Это он подсказал стиль Усыпальницы Баба - не столько в деталях, сколько в принципе - моему отцу. Именно он разработал проект здания Международных Архивов в такой степени, что его архитектор неизменно утверждал, что проект принадлежит не ему, а Шоги Эффенди. Великолепные сады в Бахджи и Хайфе Хранитель тоже разбил сам без чьей-либо помощи или совета, причем все измерения были произведены им же. Но чего люди, возможно, не понимают, что интерьеры Усыпальницы, Дворца Бахауллы, Дома Аббуда и Дворца в Мазра-йе вплоть до мельчайших деталей - тоже произведение самого Хранителя. Он не только постепенно дополнял и корректировал орнаменты, компоновку развешанных по стенах фотографий, расположение светильников и мебели, которые делают эти места столь прекрасными, но буквально все в них размещено под его наблюдением. Точное место каждой картине, вплоть до сантименра, определял он сам. Он не только создавал красоту, радующую глаз любого посетителя, но и делал это по минимальной цене, приобретая вещи не из-за стиля или эпохи, а потому, что, несмотря на их дешевизну, они могли достичь эффекта благодаря своим внутренним достоиствам. Только когда он бывал в Усыпальницах и садах, я могла наконец прибраться в его комнате. Часто я помню, как, несмотря на мои попытки и попытки служанки поставить вещи на его столе точно так же, как они стояли раньше, он входил в спальню, где всегда работал, и, бросив машинальный взгляд на стол, неуловимым движением руки подправлял стоявшие на нем предметы так, чтобы они снова заняли свое прежнее излюбленное положение, хотя я уверена, что только он один мог заметить разницу. Излишне говорить, что опрятность и чистоплотность его были феноменальны.
Шоги Эффенди любил изысканные вещи, но не из-за самой их изысканности, а из-за красоты пропорций. За многие годы я хорошо изучила, какие именно здания и архитектурные стили нравятся ему больше всего: он восхищался  греческой архитектурой, образцом которой считал непревзойденный по своей пропорциональности Парфенон; вторым его излюбленным стилем была готика, такая непохожая на греческую архитектуру, его приводили в восторг парящие арки и каменное кружево готических соборов; много раз мы посещали в Англию, а у себя в комнате он держал большую обрамленную фотографию Миланского собора. У него также были фотографии - часть дома, часть во Дворце в Бахджи - севильской Альгамбры, которую он считал очень красивой. Было еще одно здание, очень отличное от уже упомянутых по впечатлению и пропорциям - Синьория во Флоренции, - которую он, однако, тоже любил. Ничто так ясно не свидетельствует о здравости и глубине его художественного чутья, как высокая оценка, которую он давал этому массивному, тяжелому итальянскому дворцу, столь непохожему на другие его любимые здания.
Не скованный традициями в вопросах науках, Шоги Эффенди был чрезвычайно оригинален и изобретателен в достижении собственных художественных эффектов. Он делал вещи, на которые никогда не отважился бы авторитет, обременный знанием того, что можно делать и что нельзя. Возьмите, к примеру, интерьеры построенного в греческом стиле здания Архивов. Чтобы расширить пространство огромного зала, где он собирался выставить множество священных и прочих предметов, которые должны были украсить его, Шоги Эффенди выстроил два узких балкона по всей его длине с чисто ренессансной, прекрасной по стилю деревянной балюстрадой. Большинство ниш внизу он украсил лаковыми японскими и резными панно из китайского тикового дерева. Шесть больших люстр из граненого хрусталя были выдержаны в чисто европейском вкусе. Когда я спросила Хранителя, какую мебель он собирается поставить на балконах, он сказал, что хочет использовать часть мебели из старых архивов, не выдержанную в каком бы то ни было определенном стиле и сделанную из простой фанеры, как в большинстве домов того времени. Тем не менее этот странный набор предметов, представляющих различные эпохи и различные страны, включающий бесчисленные objets d'art, в совокупности с оздавал впечатление красоту, благородства, богатства и роскоши, которое трудно с чем-либо сравнить.
Другой пример необыкновенной изобретательности Хранителя - маленький сад, устроенный на высоте второго этажа в небольшом открытом внутреннем дворике Дома Аббуда в Акке. Не спрашивая ничьего совета - и следовательно неколебимый в своих решениях - он использовал стыре изразцы, мелкую лепку, старый деревянный цоколь, металлическую фигуру павлина ир несколько растений и объединил их на небольшой площади сада так, что сад получился очаровательным и привлекал любопытствующих жителей Акки, посещавших дом в те дни, когда он был открыт, и зачарованно глядевших  на эту новую невиданную красоту, еще больше прославившую общину бахаи.
Хранитель был поистине незаурядным человеком. Когда думаешь о его натуре и его достижениях, на ум поневоле приходят все новые примеры. Вряд ли отыщется человек, который бы умел так хранить верность тем, кто был верен ему.  В садах, на одной из террас напротив Усыпальницы Баба, стоит маленькая цементная сторожка, размером чуть больше большого ящика. Здесь жил Аб уль-Касим, смотритель Усыпальницы, горячо любимый  Шоги Эффенди за свою набожность и характер. За день до того, как этот человек умер, Шоги Эффенди рассказал мне об удивительном, дважды приснившемся ему сне, в котором обрамляющая Усыпальницу зелень вдруг исчезла, словно вспыхнула и сгорела в одночасье. Он был очень озадачен свои сном, потому что почувствовал, что сон - вещий. Когда несколько часов спустя к нему пришли с известием, что смотритель Усыпальницы мертв, он тут же понял скрытое значение сна. В разное время, на протяжении многих лет пока Хранитель строил Усыпальницу и расширял террасу перед нею, он разрушал сторожку, но всякий раз заново отстраивал ее, сдвигая немного к западу, помня о набожной душе смотрителя.