Новая мировая религия

Уильям С. Хэтчер, Дж. Дуглас Мартин
Новая мировая религия

Приложение I - Эдвард Гренвилл Браун

        Эдварду Гренвиллу Брауну принадлежит особое место в ранней истории Веры бахаи. В 1880 году, изучая в Кембридже медицину, Браун впервые почувствовал интерес к той области исследований, которой предстояло стать делом всей его жизни, а именно к литературе и истории Персии. Это побудило его в дальнейшем обратиться к изучению движения баби, о котором он впервые узнал из авторитетной монографии Жозефа Артюра де Гобино "Религиозные и философские учения Центральной Азии". В 1887-1888 годах Браун совершил путешествие в Персию, а затем стал собирать и переводить тексты религиозной литературы баби и бахаи и приступил к подготовке научных монографий на эту тему. Часть трудов была опубликована при содействии Королевского Азиатского Общества.
        Исследования Брауна привели его в Палестину, где в 1890 году он четыре раза удостоился чести беседовать с Бахауллой (это было за два года до кончины Бахауллы). Браун, в котором блестящий ум ученого сочетался с восторженным идеализмом, почувствовал неодолимое влечение к новой вере, история которой была полна примеров высокого героизма. Это нетрудно заметить, читая предисловие к сделанному им переводу "Повествования путешествия" Абдул-Баха(1) и обширную статью "Бабизм", представляющую собой часть исследования "Религиозные системы мира"(2).
        К сожалению, со временем Браун стал совмещать науку с политикой. Восхищаясь народом Персии, Браун жаждал видеть его свободным от пут невежества и двойного гнета - со стороны шиитского духовенства и каджарской династии. Поэтому он стал сторонником, так называемого, Конституционного движения в Персии(3). Браун собирал пожертвования в пользу движения, выступал с речами в его защиту. Дом Брауна в Кембридже стал временным приютом для персидских изгнанников. К либеральным политическим симпатиям Брауна в немалой степени примешивались и национальные: в кругах сторонников Британской империи конституционалистов рассматривали как естественных союзников в борьбе против царской России, поддерживающей каджарских шахов.
        Считая общину бахаи (Браун упорно продолжал называть ее общиной баби) многообещающей прогрессивной силой Персии, Браун надеялся, что именно бахаи приведут страну к желанным политическим и социальным переменам. К глубокому разочарованию Брауна, бахаи не пожелали быть втянутыми во внутренние и внешние политические конфликты. Причина заключалась в том, что Бахаулла, возвестив себя Пророком на стезе, проложенной Бабом, отказался поступиться общечеловеческими принципами своего Откровения ради узких политических интересов. В приводимом ниже высказывании Брауна о выдвинутой Бахауллой концепции единства человечества явственно ощущается досада:

"Бахаизм, как мне представляется, чересчур космополитичен по своим целям, чтобы эффективно служить делу возрождения (имеется в виду - политической жизни в Персии). "Не тот должен гордиться, кто любит свою страну, - говорил Бахаулла, - а тот, кто возлюбил весь мир". Чувства, достойные восхищения, но в наши дни Персия нуждается в таких людях, которые превыше всего любят как раз свою страну (курсив наш. - авт.)"(4).

        Среди бабидов нашлась лишь небольшая горстка людей, согласившихся принять предложенную Брауном политическую программу. Это были азали, которые отдалившись к тому времени от своего прежнего лидера Мирзы Яхья, в одиночестве отбывавшего ссылку на острове Кипр, превратились вдруг в политических идеологов, журналистов и заговорщиков(5). Одновременно они завязали оживленную переписку с Брауном и, по словам последнего, сделались его самыми надежными соратниками. Именно эти амбициозные политические карьеристы, намеревавшиеся использовать наследие Баба в собственных интересах (чему воспрепятствовал Бахаулла), и снабдили Брауна теми документами, на которых были основаны многие его позднейшие исследования(6).
        Эти обстоятельства привели к плачевному, с точки зрения науки, результату. Акции азали оказались не более чем побочным эпизодом истории Веры бахаи, а ключевые документы, к которым Браун отнесся с полным доверием, со временем были разоблачены как подделка(7). В особенности приходится сожалеть о том, что, поддавшись чужому влиянию, Браун счел особо важным один весьма странный документ, обнаруженный им, как полагали, в 1892 году среди бумаг покойного графа де Гобино. Впоследствии Браун опубликовал этот документ под эзотермическим персидским названием "Китаб-и-Нуктат уль-Каф" ("Книга точки К"). Было бы излишне приводить здесь эту историю во всех подробностях, но краткого пересказа она заслуживает, ибо поможет понять, почему на какое-то время исследователи Веры бахаи были введены в заблуждение.
        Книгу "Нуктат уль-Каф", представляющую собой лживую, сфабрикованную историю Веры баби, Браун приписал почитаемому бахаи мученику-бабиду Хаджи Мирза Джани, казненному сорок лет назад, в 1852 году. Известно, что Хаджи Мирза Джани написал воспоминания о некоторых событиях, участником которых ему довелось быть. Приписывая ему авторство "Нуктат уль-Каф", Браун полностью полагался на свидетельство лишь одного человека - Мирзы Яхья, к тому времени полностью дискредитировавшего себя в глазах большинства своих прежних сподвижников. Сам же манускрипт был анонимным.
        Хотя, по всей видимости, отрывки из утраченных воспоминаний Джани действительно вошли в рукопись, Брауну следовало бы понять, что мученик-бабид не мог быть автором "Нуктат уль-Каф". Помимо других свидетельств, в книге имеются ссылки на события, происшедшие в 1853-1854 годах, то есть через год после смерти Джани. Более того, есть серьезные основания полагать, что окончательная версия относится к концу 1860-х годов и рукопись была послана анонимно в Париж либо самому Гобино, либо, после смерти графа, в Национальную библиотеку, куда было отдано собрание книг покойного. В книге Гобино "Религиозные и философские учения Центральной Азии" ссылки на собственную библиотеку отсутствуют; в противном случае эти ссылки стали бы для нас надежным источником сведений(8). Выдающийся ученый-бахаи Мирза Абуль-Фазль Гульпайгани, работавший одно время с копией подлинных мемуаров Джани, решительно отвергает тождество последних с "Нуктат уль-Каф ".
        Так как текст "Нуктат уль-Каф" содержит неумеренные похвалы Мирзе Яхья, а признанная всеми ведущая роль Бахауллы принижена, то остается предположить, что манускрипт представляет собой попытку сторонников Мирзы Яхья вернуть ему прежнее положение в общине, сильно пошатнувшееся к концу 1860-х годов. Странный характер некоторых богословских рассуждений, в духе широко известных высказываний Яхья, делает такое предположение еще более убедительным. Чтобы снять покров с тайны происхождения упомянутого документа, предстоит еще немало потрудиться.
        Браун, однако, счел "Нуктат уль-Каф" подлинной историей столь заинтересовавших его событий. Невзирая на все объективные свидетельства, он поддался влиянию своих союзников-азали, уверявших его в том, что община бахаи намеренно сохраняла этот странный документ в тайне, ибо ее целью было переписать заново историю Веры баби, дабы подкрепить притязания Бахауллы. Как явствует из некоторых высказываний Брауна, он сознавал, что оказался в том же положении, что и некоторые современные ему исследователи Библии, сторонники так называемого сверхкритицизма, обнаружившие во всех синоптических Евангелиях намеки на наличие соперничавших раннехристианских сект(9).
        В результате внимание исследователя было отвлечено от решающих событий эпохи становления новой веры. Возможно, понимая это, Браун не прерывал связи с общиной бахаи. Он поддерживал переписку с Абдул-Баха; во время поездки Абдул-Баха по странам Европы в 1911 году Браун встречался с ним в Лондоне и Париже, а в январе 1922 года опубликовал некролог в связи с кончиной Абдул-Баха в "Журнале Королевского Азиатского Общества". Покойный лидер Веры бахаи был назван человеком, "превзошедшим всех других современных азиатских мыслителей и вероучителей по своему влиянию на общество, причем не только Востока, но и Запада".
        Первая серьезная попытка оценить вклад Брауна в историю Веры бахаи была сделана в 1970 году англо-иранским ученым Хасаном Балиуджи в работе "Эдвард Гренвилл Браун и Вера бахаи". Дать окончательную оценку роли Брауна, а также отделить его подлинный, долговечный вклад в науку от того, что продиктовано сиюминутными политическими интересами, предстоит будущим исследователям. К какому бы мнению они ни пришли, остается несомненным одно - изучение Брауном истоков Веры бахаи стало выдающимся вкладом в историческую науку благодаря тому, что к исследовательскому интересу примешивалась глубокая личная симпатия, побудившая крупного западного ученого оставить подробнейшие записи о своих встречах с основателями нового веручения.