Бесценная жемчужина

Достоверное изображение жизни  Шоги Эффенди невозможно без упоминания о нарушителях Завета. Принцип света и тени, существующих по контрасту, оттеняющих друг друга, прослеживается как в природе, так и в истории человечества; солнце отбрасывает тени; свет настольной лампы окружен темнотой; ярче свет - гуще тень; зло в людях заставляет вспомнить о добре, а величие добра высвечивает зло. Всю жизнь Хранителя преследовали и мучили, отравляя ее, амбиции, глупость и зависть и ненависть людей, которые восстали против Дела и против него как главы этого Дела, людей, думавших, что они могут извратить суть Веры или скомпрометировать ее Хранителя, чтобы самим встать во главе соперничающей фракции и заставить верующих принять свое толкование Учения и того, по какому пути, как им казалось, должно развиваться Дело Божие. Никому  и никогда не удавалось сделать это, однако ряд упорствующих в своем заблуждении людей никогда не оставлял попыток добиться этого. Новоявленные вожаки сбивали с толку людей недалеких, отлученные пытались развратить истинно верующих. За захватом ключей от Успальницы Бахауллы теми, кто нарушил Завет еще в годы служения Абдул-Баха, последовало, в первые годы служения Шоги Эффенди, отречение в Египте Фэга - основателя "Научного общества", в рамках которого он пытался сотрудничать с Администрацией, которую возглавлял Шоги Эффенди. Шоги Эффенди, особенно прочитав в Завещании Абдул-Баха об отречении прежних нарушителей Завета, был готов к их нападкам, однако столь неожиданный и мощный всплеск интриг и противостояние - там, где, казалось, дела обстояли спокойно, явилось для него серьезным ударом и источником новых тяжких забот и опасений. Никогда не забуду его вида, когда он позвал маму и меня в свою спальню (происходило это в 1923 году); мы стояли у изголовья постели, где он лежал очевидно в полной прострации, под глазами - огромные, глебоко залегшие тени; он сказал нам, что не вынесет этого, что чувствует себя на краю гибели. Для столь молодого человека должно было быть страшно тяжело оказаться мишенью отравленных стрел и злобных нападок, но, пожалуй, еще тяжелее, осознав это, осознать необходимость прибегнуть к своему праву отлучения, чтобы спасти стадо от рыщущих кругом волков. Нарушители Завета всегда приводили Шоги Эффенди в болезненное состояние: словно бы в некоем мистическом смысле он сам был воплощенным Делом и любые нападки на него ранили Хранителя в самое сердце. На 1930 год приходится разгар нападок прямо сказем не очень умного американского верующего, заявлявшего, что Заявление Абдул-Баха не более, чем подлог. В это же время Шоги Эффенди писал Тьюдору Поулу: "... даже самым могущественным и решительным противникам Веры на Востоке, которые оспаривали самые основы Учения Бахауллы... ни на минуту и в голову не приходило, что Завещание может быть подложным. Они яростно нападали на его положения, но никогда не оспаривали его подлинности. Думается мне, что чем большую огласку получит этот вопрос, даже если при этом окажутся затронуты некоторые правительственные круги, тем лучше будет для Дела..." Дальше он писал: "Не столько тревогу, сколько жалость вызывают у меня тщетные усилия миссис Уайт... такой весомый и важный вопрос она затрагивает - ведь речь идет не много не мало, как о репутации Дела, - что истина рано или поздно будет установлена... Убежден, что шумиха, которую она может поднять, не повредит, а лишь пойдет на пользу Вере".  Он заявлял также, что "подлинность Завещания не подлежит и малейшей тени сомнения". Продолжительные и упорные усилия миссис Уайт, затронувшие достаточно широкий круг лиц, включая министра почт Соединенных Штатов, которому она писала, прося его запретить Американскому национальному собранию использование почты Соединенных Штатов для "распространения ложных известий о том, что Шоги Эффенди якобы является преемником Абдул-Баха и Хранителем Дела Бахаи", а также к гражданским властям Палестины, от которых она требовала официально объявить Завещание подлогом (в чем, впрочем, ей было резко отказано), - и явились еще одним источником совершенно ненужных для Шоги Эффенди тревог и потребовали усиления бдительности и усилий с его стороны в то время, когда он был и без того перегружен и "с головой ушел в бесконечную работу". Единственное, чего добилась миссис Уайт, это ненадолго поднять маленькое облачко праха. В момент, когда ее лихорадочная деятельность достигла своего апогея, Британское национальное собрание отправило письменное сообщение немецким общинам бахаи (распространенное Национальным собранием), уведомляющее их, что британские бахаи считают себя в законном подчинении администрации Хранителя. Тем не менее Херригель, один из основателей германской общины, отрекся от Веры, руководимой Хранителем. Любопытным отголоском всех этих событий стало то, что муж миссис Уайт в 1941 году прислал Шоги Эффенди телеграмму, где сообщал, что "глубоко скорбит и покаянно просит прощения..." По-видимому, он никогда действительно не был согласен с ней. Шоги Эффенди ответил ему, что врата всегда открыты, дабы покаявшиеся могли вернуться, однако даже в эту последнюю минуту мистер Уайт не смог порвать со своей непримиримой супругой, так что душевная перемена не обратилась в перемену статуса. Даже Аваре, широко известный персидский миссионер, которого Шоги Эффенди направил в Европу - укреплять в людях веру - и которого он же вспоследствии вынужден был заклеймить как "бесстыдного вероотступника", отрекся от Дела и занялся писанием книг (которые пишет и по сей день уже много лет) против него, понося в самых грязных выражениях не только Хранителя, но и Абдул-Баха, а под конец и Самого Бахауллу. Знаменательно, что его жена в отличие от мистера Уайта полностью порвала со своим мужем и осталась набожной и почитаемой бахаи благодаря мужественному акту веры. Ахмад Сохраб, который был тесно связан с Учителем, помогал Ему в качестве секретаря и пользовался почетным правом находиться рядом с Ним во время Его поездок по Соединенным Штатам и Канаде, напыщенный и амбициозный, учредил "Новое историческое общество" и благодаря своим дальнейшим действиям стал все более отдаляться от своих собратьев-бахаи, особенно в силу привычки во время публичных выступлений цитировать слова Бахауллы и Абдул-Баха как свои собственные. Можно с легкостью написать целую книгу об истории отречения одного этого человека и привести в ней бесчисленные письма и телеграммы, с помощью которых Хранитель сначала старался удержать Сохраба от его действий, а позднее - защитить американских бахаи от исходящих от него искажений правды, открытой лжи и попыток подорвать Административный Порядок, учрежденный Учителем в Его Завещании. И в этом случае любопытно отметить, что его жена и дочь, обе бахаи, полностью порвали все отношения с ним; таким поруганием было для них его поведение, что они даже сменили фамилию. О подобных, возникавших время от времени кризисах Шоги Эффенди писал: "Мы также склонны рассматривать как скрытую благодать те семена раздора, которые пытаются посеять между нами люди, отрекшиеся от своей веры или делающие вид, что продолжают исповедовать ее. Вместо того чтобы подрывать устои Веры, эти нападки, равно изнутри и извне, лишь укрепляют ее основания и еще ярче разжигают ее пламя. Призванные затмить ее сияние, они возвещают всему миру о возвышенности ее принципов, ее целостности и единстве, уникальности ее положения и убедительности ее влияния". Но даже история этих отречений не передаст верной картины того, что значило движение нарушителей Завета в годы служения Шоги Эффенди. Чтобы понять это, надо вспомнить древний рассказ о Каине и Авеле, историю родственной зависти и вражды, которая темной нитью вплетенная в ткань мировой истории тянется через все эпох, которую можно проследить во всех ее событиях. Еще со времен младшего брата Бахауллы, Мирзы Йахьи, яд ереси, состоящей в противостоянии Средоточию Завета, проник  в организм Веры и остался в нем. Тому, кто никогда не был знаком с этим недугом или же попросту не обращал на него никакого внимания, не пытался проникнуть в его суть, трудно понять его разрушительную силу. Все члены семьи Бахауллы росли в мрачной тени вероотступничества. Бурные размолвки, примирения, окончательный разрыв связей, происходящие, когда близкий и часто дорогой тебе человек поражен духовным недугом и неизбежно близится к своей духовной смерти, непостижимы для тех, кто сам не пережил их. Слабость человеческого сердца, которое так часто прилепляется к недостойному предмету, слабость человеческого ума, склонного к самообману и к абсолютной уверенности в своей правоте, ввергают людей в эмоцинальную неразбериху, которая лишает их способности судить здраво и заставляет  расходиться в противоположные стороны. На Востоке, где чувство семьи по сей день носит ярко выраженный характер клана, члены ее связаны друг с другом гораздо теснее, чем на Западе. Не важно, что сделал Йахья, - чувство семейной сплоченности подсказывало, что, как бы там ни было, он в чем-то прав, так же как и Бахаулла в семейном понимании дела вовсе не нуждался в оправдании. Каждый легко может представить себе, что, если хотя бы намек на подобные отношения существовал в семье самого Бахауллы, дети в ней выросли бы с совершенно иным пониманием того, что же такое в сущности - нарушить Завет. В их душах укоренился бы изъян - самый опасный из человеческих сомнений: что в конце концов даже Совершенный не так уж совершенен и время от времени, верша суд, может делать кому-нибудь небольшие поблажки. Когда такое сомнение овладевает человеком, в его существо проникает микроб, который может до поры не давать о себе знать, а потом вызвать вспышку заболевания. Мне всегда казалось, что раскол, произошедший в семье Бахауллы после Его вознесения и последующее неприятие двумя поколениями семьи Абдул-Баха, их противоречие Шоги Эффенди, - что истоки всего этого в тех умонастроениях, которые царили в Багдаде накануне того, как Бахаулла объявил о Своей Миссии. Зло коренилось там, ядовитый плод созрел восьмьюдесятью годами позже. Вера и послушание - два столпа, на которых покоится отношение человека к Богу, к Его Проявлениям, к Главе Веры. Человек должен верить даже в невидимое, обязан повиноваться, даже если не понимает почему. Нарушители Завета в семье Бахауллы, подобно лозе, обвив дерево, погубили его; стоило появиться новым побегам, она душила их тоже. Вот почему столь многие из молодых родственников, секретарей, членов общины, окружавших Средоточие Дела, периодически вовлекались в ссоры с членами семьи, и каждый раз один из больных членов отсекался, некоторые сочувствующие, но заблудшие отпали тоже. На бумаге все выглядит просто. Но когда год за годом душераздирающие сцены потрясают дом, ум немеет, нервы измотаны, а чувства запутаны до предела, то это уже просто ад, сущий ад. Прежде чем пациент ложится на операционный стол и ему удаляют больной орган, этому предшествует длительный период попыток применить терапевтические средства, надежда на излечение. Так же обстояло дело и с нарушителями Завета; болезнетворный источник установлен; следуют советы, предостережения, рекомендации; кажется, что наступило улучшение; новый приступ, еще более тяжелый; затем наступает судорожное состояние, в котором перемешаны раскаяние и готовность к прощению - затем все повторяется вновь и вновь, каждый раз хуже, чем прежде. В бесконечно разнообразном виде, но именно это происходило при жизни Бахауллы, ипри жизни Абдул-Баха, и при Шоги Эффенди. Все это сегодня история, и нет нужды ворошить прошлое. Но одно, я думаю, следут себе уяснить. Реакции людей незаурядных полностью отличаются от реакций нас с вами, людей простых. В подобных делах они - каким бы разным ни было их положение - полностью отличаются от нас. В ранние годы моей жизни с Хранителем я часто спрашивала, почему он так ужасно расстраивается из-за происходящего, почему так неистово реагирует на него, почему впадает в прострацию и уныние, видя нарушения Завета. Постепенно я стала понимать, что подобные существа, столь отличные от нас, как бы носят в душе некие таинственные весы; они автоматически определяют внутреннее состояние других людей - точно также как одна чаша весов мгновенно опускается, если положить на нее что-то. Мы, простые верующие бахаи - рыбы в море Дела, они же - само море, и если в нем появляется, образно говоря, некое чужеродной тело, оно мгновенно реагирует на это; море выбрасывает своих мертвецов на берег. Шоги Эффенди, вынужденный часто публично заявлять о духовном падении не только известных бахаи, но даже членов семьи Самого Абдул-Баха, называл их "ветвями, отпадшими от Святого Древа и предавшими священное право своего рождения". "Частые отступничества недостойных близких" возлюбленного Учителя тяжким грузом ложились на его сердце, однако, пояснял он, отступничества эти суть не что иное, как "процесс очищения, к которому неисповедимая Мудрость порой прибегает, чтобы очистить тело своих избранных последователей, изгнав их из рядов нежеланных и недостойных..." Шоги Эффенди указывал, что люди враждебные Вере, всегда цеплялись за подобные факты как за признаки надвигающегося раскола, который, как они надеялись, приведет к ее падению. И надеялись втуне. Хотя такой феномен, как нарушение Завета, кажется врожденным элементом религии, это не означает, что он не наносит вреда Делу. Напротив, как передавал Шоги Эффенди одному из верующих после смерти родственника: "одно время покажет, какие разрушения повлек за собой ядовитый смерч, бушевавший более двух недель в семье Абдул-Баха". Конечно, много можно избежать за счет индивидуальных усилий и верности. Но даже еще важнее то, что разрушение не затрагивает само Средоточие Завета. Вся жизнь Шоги Эффенди была омрачена злобными нападками, направленными против него лично. Я убеждена: главной причиной того, что сердце Хранителя перестало биться в 1957 году, были психологические нагрузки, подтачивавшие его силы, невыносимое напряжение непрестанной тридцатишестилетней борьбы с нарушителями Завета. Остается лишь добавить, что поводом к отправлению процитированной телеграммы была смерть его сводного брата - и мы поймем, в какой атмосфере протекала жизнь Шоги Эффенди в годы его служения. Однажды он телеграфировал верующему, с которым был тесно и давно связан, по поводу крайне дурного обращения, которому тот подвергался со стороны ближайшего родственника: "От всего сердца сочувствую вашим страданиям вашему мужеству. Сообщил бы и раньше будь я в курсе дела. Равную чашу разочарования обращением ближайших родственников испил и я. Духовно пребываю рядом ваши тревоги и печали отойдут в прошлое главное продолжение ваших бесценных трудов. Горячо молюсь Святым Усыпальницам с глубочайшей любовью". Быть может, слова моего дневника, записанные между 1940 и 1945 под влиянием того, что я видела: Шоги Эффенди, переживающий череду затяжных изматвающих кризисов, все больше удаляющийся от своих родственников - лучше передадут, какое действие оказывало на него отступничество нарушителей Завета: "Он продолжает идти вперед, но, как путник посреди метели, не может открыть глаза из-за слепящего снега". "Он - как человек с обожженной кожей... и это просто чудо, что он еще может идти". "Уверена, что волна вернется вспять. Но только никогда, никогда не видеть Шоги Эффенди таким! Думаю, ничто в этом мире не способно загладить ран, нанесенных ему в последние годы! Время - великий целитель, но и оно не властно над душевной болью". "Все кажется безнадежно разбитым".
Нет сомнения в том, что эти периодические кризисы очень мешали его работе во имя Дела. Еще в 1926 году он писал к одному из довольно пассивных, равнодушных верующих, который затем превратился в одного из самых непримиримых нарушителей Завета: "Вы знаете, я отнюдь не сентиментальный человек. Я жажду работы, и все мои помыслы  и устремления направлены на исполнение важных задач, если обстоятельства сложатся в мою пользу и я избавлюсь наконец от нападок извне и со стороны врагов внутренних".
О терпении Шоги Эффенди, которое он проявлял в ужасных ситуациях, возникавших в его семье, ярко свидетельствует, скажем, случай, когда однажды он на протяжении восьми месяцев откладывал отправку телеграммы, отлучавшей от общины его брата, в то время как сам - тщетно - старался уладить положение  и избежать необходимости отправки документа, содержание которого для него было столь мучительно.
Влияние нарушителей Завета на Дело было таким губительным и опасным, что в последние годы своего служения Шоги Эффенди оповестил Десниц Дела, что отныне они должны назначать дополнительный орган для защиты интересов Веры.