Бесценная жемчужина

Перечитывая свои дневники - столь малую часть которых я процитировала, а ведь там сотни страниц, исписанных  за многие-многие годы, - я удивляюсь, что в них практически не упоминается мировая война, бушевавшая повсюду почти шесть лет и представлявшая  такую страшную угрозу для Всемирного Центра Веры и в особенности для ее Главы и Хранителя. Ничто так красноречиво не свидетельствут о тяжкой внутренней борьбе, кризисах и переломах, которые он преодолел за все те годы, чем это "белое пятно". Бремя повседневных трудов, забот и усталости было столь велико, что незаметно оттеснило мысль о постоянной опасности на задний план. Шоги Эффенди внимательнейшим образом следил за политическими событиями и близко к сердцу воспринимал все происходившее. Его ум и аналитические способности не позволяли убаюкивать себя ложному самодовольству, порожденному довольно-таки наивным представлением, которое люди часто вкладывают в понятие "вера". Он прекрасно знал, что верит в Бога вовсе не означает, что в критические моменты человек не должен полагаться на свою мысль, недооценивать опасность, предвосхищать изменение ситуации.
С великой неохотой обращаюсь я к частной жизни Хранителя, такой незапятнанно чистой, но почти сплошь состоящей из тяжких испытаний. Мною движут два основные соображения; первое состоит в том, что бех хотя бы беглого  взгляда на то, что ему пришлось пережить как человеку, невозможно в полной мере оценить величие его достижений; второе же сводится к тому, что на протяжении столетий любая знаменитая личность неизбежно становится предметом детального исторического исследования, многое выплывает на свет в воспоминаниях, собранных из самых различных источников, и, если не найдется очевидца, который мог бы правильно истолковать их, они подвергаются чудовищным искажениям, смешиваясь с разного рода нелепыми выдумками, не основанными абсолютно ни на чем.
Когда мой отец после неожиданной смерти мамы в Аргентине в марте 1940 года получил от Хранителя приглашение переехать жить к нам, Шоги Эффенди решил по личным соображениям отправиться в Англию. Тому, кто не побывал на ближневосточно-европейском театре военных действий, практически невозможно себе представить, с какими трудностями была сопряжена подобная поездка в данный исторический момент. Несмотря на престиж и влиятельность Хранителя, факт продолжал оставаться фактом: палестинские власти не могли предоставить визу для въезда в Англию, и мы направили наш запрос в Лондон. Кроме того Шоги Эффенди обратился к своему старому другу лорду Лэмингтону с просьбой использовать  свои полномочия для получения визы, но к тому времени, когда отъезд в Англию, если нам вообще суждено было добраться туда, стал совершенно безотлагательным, не было получено никакого ответа от палестинских чиновников и ответ лорда Лэмингтона тоже запаздывал. Повинуясь силам, которые часто столь таинственным образом направляли его действия, Хранитель приял решение ехать через Италию (итальянскую визу ему получить не удалось), и, таким образом, 15-го мая мы покинули Хайфу на маленьком, пропахшем бенхином итальянском акваплане: вода плескалась у бортов, и вообще мы чувствовали себя совсем как в старой гребной лодке. Несколько дней спустя мы прибыли в Рим, и я поехала в Геную встретиться с отцом, который приплыл на "Рексе", совершавшем свой последний рейс в качестве пассажирского судна. Сразу же после нашего возвращения Хранитель послал меня и отца в британское посольство узнать, не поступила ли туда случайно наша виза, пересланная из Палестины. но никаких новостей не было, и консул сказал, что ничем не может нам помочь, поскольку каждый шаг предпринимается исключительно после соответствующего распоряжения из Лондона, а он уже давно не имеет связи со своим правительством! С этими печальными известиями мы вернулись к Хранителю. Он снова отправил нас обратно. Разумеется, мы безоговорочно повиновались, ведь он был Хранителем, однако ни папа, ни я не представляли, что еще мы можем сделать. Тем не менее мы вновь сидели в кабинете консула и почти дословно повторяли ему то, что и без того недавно твердили много раз, пока мне не пришло в голову упомянуть, что Шоги Эффенди преемник и внук сэра Абдул-Баха Аббаса. До этого я уже, конечно, говорила о том, что он является Главой Веры Бахаи и т. д. Консул посмотрел на меня и сказал: "Я помню Абдул-Баха..." - и стал припоминать случаи, когда ему доводилось встречаться с Учителем; он был явно глубоко растроган. Потом он взял  наши паспорта, поставил в них английскую визу и сказал, что, хотя он не имеет никакого права и поставленный им штамп недостоин бумаги, на которой  теперь значится, это единственное, что он может для нас сделать; если мы решим все же поробовать въехать в Англию с такой визой, то должны учитывать, что нам могут отказать. После этого мы немедленно выехали во Францию и, проследовав через Ментону, направились в Марсель. Через несколько дней Италия вступила в войну против союзников.
Трудно описать последующий период. Все в целом представляется ярко высвеченным ночным кошмаром - нашим, маленьким, и огромным кошмаром, в который была вовлечена вся Европа.  Наш поезд приближался к Парижу, и на каждой станции мы видели толпы беженцев - союзные войска терпели на севере одно поражение за другим. Получить точную информацию было невозможно, хаос разрастался. Приехав в Париж, мы окончательно пали духом: все порты, откуда корабли отправлялись в Англию, были закрыты, и нашей последней надеждой - надеждой час от часу становившейся все более призрачной, - оставался небольшой порт Сен-Мало, куда мы и поехали, рассчитывая сесть  на корабль там. Нам и еще сотням людей, пытавшимся вернуться домой в Англию, пришлось ждать целую неделю, прежде чем  два парохода пробились к Сен-Мало. Мне никогда не доводилось видеть Хранителя в таком состоянии, как в те дни. С утра до вечера он сидел неподвижно, застыв как каменное изваяние, так что мне казалось, будто страдание снедает его, как  пламя - свечу. Дважды в день  он посылал нас с папой в пароходную компанию в порт узнать, нет ли каких новостей о прибытии судов, и дважды  в день мы возвращались с одним и тем же ответом: "новостей нет". Со стороны может показаться странным, что он так ужасно беспокоился, но при его складе ума он бесконечно лучше чувствовал и понимал, какая опасность угрожает Делу - и, видит Бог, я тоже была просто больна от волнения. Мы оба с отца все еще переживали страшный удар после внезапной смерти мамы от сердечного приступа, и это, в сочетании с окружающим, делало отца глухим к происходящему, держало в состоянии, близком к оцепенению. Иное дело Хранитель: он прекрасно понимал, что если мы попадем в руки нацистов, которые уже запретили Веру у себя в стране и были тесно связаны с Великим Муфтием в Иерусалиме - активным проводником проарабской политики и заклятым врагом Хранителя, - то его, скорее всего, ожидает заключение, если не нечто худшее, а Дело лишится своего Главы, и некому будет ободрять и направлять мир Бахаи в дни, когда мир ввергнут в хаос. Наше положение очень напоминало мне то, в каком оказался Учитель в Акке, когда Ему тоже угрожала новая ссылка и Он тоже ждал известий о прибытии корабля. Наконец мы сели на первый из двух пароходов, пришедших в ночь на 20-ое июня, чтобы эвакуировать людей, оказавшихся в ловушке в Сен-Мало, и, плывя в кромешной тьме, на следующее утро добрались до Саутгептона. Насколько помню, на следующий день нацисты уже маршировали по улицам Сен-Мало.
С неменьшими трудами пришлось нам выбираться из Англии. В то время широко развернулось движение за эвакуацию детей, которой уделялось первостепенное значение, и лишь благодаря положению Шоги Эффенди и личному знакомству моего отца с канадским Верховным Комиссаром в Лондоне, нам удалось достать билеты в Южную  Африку, и 28-го июня мы отплыли в Кейптаун на пароходе "Кейптаун Кэсл". Это было быстроходное судно, и, отчалив от английских берегов в составе большого каравана, мы вскоре плыли уже одни; помню, как я наблюдала за странным зигзагообразным курсом корабля, который он постоянно менял, чтобы представлять как можно менее уязвимую мишень для  подводных лодок. Поскольку вступление Италии в войну закрыло союзным кораблям проход через Средиземное море, мы были вынуждены добираться до Палестины в обход всего африканского континента. Хотя Шоги Эффенди уже однажды, когда он только-только вступил в должность Хранителя, доводилось пересекать Африку - это было в сентрябре 1929 года, когда он, большей частью по суше, добирался из Англии через Кейптаун в Каир, - ему не удалось тогда получить визу на въезд в Бельгийское Конго, которое почему-то всегда привлекало его. Дух искателя приключений, любовь к прекрасным пейзажам влекли его на вершины гор и в чащу джунглей, результатом чего и стало предыдущее путешествие. И вот теперь, необъяснимым, чудесным образом, в самый разгар войны мы получили визу в Конго. Когда мы приехали в Стенвилль и совершили вылазку в девственный лес, окружавший город, я поняла, что  одной из главных причин, приведших сюда Шоги Эффенди, была его влюбленность в красоту природы; ему хотелось видеть пору цветения в джунглях. Увы, место и время для этого были не совсем подходящие, и мы, разочарованные, отправились в дальнейший путь.
Шоги Эффенди очень заботился о здоровье моего отца (ему исполнилось шестьдесят шесть, и особо крепким здоровьем он похвастать не мог), поэтому не хотел, чтобы он сопровождал нас в изнутрительном пути через материк; итак, мы благолучно оставили его в гостинице в Дурбане, полагаясь на то, что ему удастся достать билет на самолет. Список желающих был немалым, и часто люди, не имеющие отношения к правительству или к военным кругам, вынуждены были уступить свою очередь более важным персонам. За несколько недель ожидания он спроектировал надгробие для могилы мамы, в котором воплотились не только его и мои идеи, но и ценные предложения, внесенные самим Шоги Эффенди.
После трехдневного перегона от Стенливилля до Юбы в Судане мы с  Хранителем спустились на пароходе по Нилу и оказались в Хартуме - насколько могу себе представить, самом жарком месте на свете  - и вот, сидя после ужина на крыльце нашей гостиницы, мы увидели, как из темноты появляется группа недавно прилетевших самолетом пассажиров и среди них - не кто иной, как мистер У. С. Максвелл! Поистине счастливый и необычный случай свел нас вновь в самом сердце Африки, и это придало нам новых сил, поскольку мы и представить себе не могли, где и когда нам предстоит встретиться. Еще в Дурбане Шоги Эффенди сказал отцу, чтобы тот ехал в Палестину, остановился в какой-нибудь гостинице в Назарете и там дожидался нас, чтобы потом вместе отправиться в Хайфу.
К нашему удивлению, генерал-губернатор, сэр Стюарт Саймс, пригласил нас на ленч к себе во дворец (это было 1-го октября), и, возобновив таким образом старое знакомство, мы продолжили наш путь через Каир в Палестину и все втроем вернулись в Хайфу примерно через полгода после нашего отбытия. Легко представить, что подобное путешествие, с самого начала до конца полное неопределенности, опасностей и ожидания, само по себе было невероятным и предельно изматывающим.  Хотя Шоги Эффенди никогда не был в западном полушарии и накогда не ездил на восток дальше Дамаска, тем более интересно, что ему дважды удалось пересечь Африку с юга на север.
Как поражены были бы жестоко гонимые английские бахаи, догадайся они по телеграмме, направленной их Национальному Собранию 27 декабря 1940 года: "телеграфируйте положении дел молюсь друзьях Лондоне Манчестере любовью уважением", - что Хранителю, как по узкому карнизу, удалось избежать грандиозной атаки на английскую столицу и что он только недавно вернулся в Святую Землю!
В годы, последовавшие за нашим возвращением в Палестину, грозная опасность нависла над Святой Землей - опасность, угрожавшая как Всемирному центру Веры и ее Хранителю, так и бахаи во многих других странах.
С детства глубоко проникшись духом Учения, чуткий и наблюдательный спутник своего возлюбленного деда, Шоги Эффенди всегда отдавал себе отчет в неизбежности того, что, пользуясь его собственными словами, можно охарактеризовать как "первые толчки всемирного землетрясения, ожидающего утратившее веру человечество". Но хотя он и предвидел приближение новой войны, он никогда намеренно не драматизировал события.  В своем письме 1927 года к Марте Рут, делившейся с ним своими недобрыми предчувствиями, он старается успокоить ее: "Что касается войны, которая может разразиться в Европе, прошу вас - как можно меньше думайте об этом. Перспектива весьма отдаленная, в настоящее время опасности практически нет", - хотя в том же самом году он заявляет, что неизбежность нового смертельного противостояния становится все более очевидной. Вновь и вновь он подготавливает бахаи к тому, чтобы открыто взглянуть в лицо факту надвигающейся всемирной вспышки. В 1938 году он писал: "Параллельные процессы внутреннего разложения и внешнего хаоса ускоряются и день за днем неотвратимо приближаются к своему апогею. Толчки, предшествующие взрыву этих сил, который должен  "сотрясти человечество", уже ощутимы. "Время конца", "последние годы", предсказанные в Писании, в конце концов настигли нас". А в своей книге "Пришествие Божественной Справедливости", написанной в 1938 году, он открыто говорит о будущей войне: "Кто знает, быть может, лишь эти немногие остающиеся, быстротекущие годы не будут омрачены столь опустошительными столкновениями как те, что предшествовали им". В апреле 1939 года он написал: "я слышу шорох последних песчинок в часах умирающей цивилизации".
Предвоенные  сумерки сгущались над Европой, и я очень хорошо помню то почти осязаемое предчувствие катастрофы, которое охватило меня, когда, находясь в самом центре  этого континента, Шоги Эффенди написал столь проникновенные и поэтичные слова, открывающие его телеграмму от 30-го августа 1939 года: "неотвратимо  спускается ночная тьма на беспечное человечество". В июле 1940 года, за неделю до отплытия из  Англии Шоги Эффенди телеграфировал в Хайфу (через нее неизменно проходили все телеграммы и письма во время его отсутствия), что пламя войны "... ныне грозит опустошением Ближнему Востоку Дальнему Западу соответственно Всемирному центру главной уцелевшей цитадели Веры Бахауллы..." Кажется невероятным, что посреди стольких треволнений, после почти полугодового отсутствия, когда мы почти постоянно словно мчались по гребню приливной волны (сначала пытаясь вовремя  уехать из Хайфы, а затем - вовремя вернуться в нее), Хранитель сохранил умственные и душевные силы для того, чтобы  по возращении в Святую Землю приняться за такую книгу, как "Обетованный День Настал" - книгу, в которой он совершенно недвусмысленно пишет о том, что "карающий бич бедствий", вне зависимости от того, объясняются ли они политическими  или экономическими причинами, обрушился на человечество  прежде всего потому, что они на протяжении многих столетий пренебрегало Вестью Божией.
С поистине замечательным спокойствием встретил Шоги Эффенди трудности и опасности, с которым столкнула война и нас в  Хайфе, и всех рассеянных по миру бахаи. Однако это не значит, что он не страдал от них. Бремя ответственности не покидало его; он не мог сложить его с себя ни на минуту. Помню, как однажды (я была вне себя, потому что он, даже когда бывал болен, всегда требовал полного отчета о происходящем) он  сказал, что другие деятели, даже премьер-министры, в случае необходимости могут на короткое время перекладывать дела на своих представителей, чего он, пока жив, не может себе позволить. Ведь его функции были ниспосланы ему свыше, и  ни на мгновение не мог передоверить их кому бы то ни было.
Хотя вторая мировая война практически не затронула Святую Землю, мы годами жили в ощущении неизбежной опасности того, что это может произойти. Как и многие другие страны, мы вынуждены были постоянно устраивать затемнение. А если учесть, что здания, составляющие дом Учителя, имеют около сотни окон, одно это превращалось для нас в серьезную проблему; конечно, не было необходимо, да и не было возможности затемнять их все без исключения, но все равно нам частенько приходилось бродить в потемках и  то и дело отвечать  на звонки разгневанных представителей противовоздушной обороны. Хайфа - крупный порт с большим старым нефтеперерабатывающим заводом - была важным стратегическим пунктом. В целях обороны город располагал несколькими зенитными установками, две из которых размещались примерно в миле от дома Хранителя. Бомбежки наносили незначительный ущерб - зенитчики действительно работали на славу, но налеты случались часто, и все кругом было усыпано шрапнелью от крупнокалиберных зенитных снарядов. Это добавляло хлопот и волнений Шоги Эффенди, потому что кусок шрапнели величиной с виноградину легко мог  повредить навсегда один из прекрасных мраморных памятников на могилах членов семьи Учителя; рядом с ними часто находили осколки, но ни одно надгробие все же не пострадало. Нам пришлось построить противовоздушное убежище, однако ни Хранитель, ни я никогда не спускались в него. Иногда во время ночной тревоги Шоги Эффенди вставал и выглядывал из окна, но обычно не делал даже этого. Самые жаркие бои разыгрались, когда британские войска вошли в Ливан, и целую неделю до нас доносился грохот тяжелой артиллерии, а порт в полумиле от нашего дома вишисты постоянно атаковали пикирующими бомбардировщиками.
Но все это никогда не представляло по-настоящему серьезной опасности. В ноябре 1941 года в своем телеграфном послании Шоги Эффенди предсказал будущее и так охарактеризовал, что ждет нас в ближайшие годы: "... близятся к пику страшные испытания миру охваченному неистовством саморазрушения..." Несмотря на то, что миру еще суждено было пережить, мы здесь, в Палестине, уже в 1941 году прошли через самые бурные месяцы войны, месяцы, причинившие Хранителю больше всего беспокойств. Именно в этом году Рашид Али предпринял в Ираке неудачную попытку анти-союзнического переворота; в Ливии генерал Роммель настойчиво теснил британские войска, и в конце концов (в 1942 году) немцы подошли к воротам Александрии; силы нацистов заняли Крит - второй плацдарм для их планировавшегося вторжения на Ближний Восток; наконец, британские и французские соединенные войска захватили Ливан, упразднив в этой стране режим, контролируемый вишистским правительством. Помимо этих более чем  очевидных опасностей Великий Муфтий в Иерусалиме - враг Веры и ее Хранителя - твердо придерживался союза с нацистами. Не надо обладать слишком богатым воображением, чтобы представить себе, какая судьба ожидала бы Шоги Эффенди и Усыпальницы, Всемирный центр и архивные материалы, если бы победоносная германская армия, а с нею и коварный, полный ненависти и злобы муфтий захватили Палестину. Шоги Эффенди неоднократно повторял, что не так важно, как именно поведут себя сами немцы, как тот факт, что многочисленные местные недоброжелатели в союзе с муфтием смогут настроить их против него, тем самым усугубив ситуацию и без того крайне опасную, поскольку идеи Бахаи во многих отношениях враждебны нацистсокй идеологии.
Месяц за месяцем Шоги Эффенди следил за непрестанно приближающейся линией фронта, с глубочайшей обеспокоенностью взвешивая в уме, какую линию выбрать в случае возможного вторжения, как лучше со всех сторон защитить Веру, живым символом которой он был.
На протяжении всех лет войны Шоги Эффенди удавалось поддерживать связь с массой верующих в странах, где уже давно существовали многочисленные общины бахаи - таких как Персия, Америка, Индия и Великобритания, равно как и с новыми быстро растущими центрами Латинской Америки. Сравнительно небольшие общины в Японии, странах Европы, Бирме и в какой-то период - в Ираке были почти полностью отрезаны от него, что очень сильно печалило его и заставляло постоянно беспокоиться об их судьбе. Благодаря этому маленькому чуду, за счет которого Шоги Эффенди удавалось поддерживать связь почти со всеми бахаи мира, он мог не только рассылать руководящие указания Национальным Собраниям, но и разъяснять, что означала эта великая война для нас, бахаи. В своем послании, известном под названием "Обетованный День Настал", он утверждает, что "цель Господа и состоит в том, чтобы Ему одному доступными путями, полное значение которых Он один в силах измерить, провозвестить Великий, Золотой Век столь долго разобщенному, столь долго страдавшему и претерпевшему столько мук человечеству. Нынешнее его состояние и даже его ближайшее будущее темно, удручающе темно. Однако его отдаленное будущее - ослепительно и славно, столь ослепительно и лучезарно, что глаз человеческий не в силах различить его... Длившиеся столетия, его детская  и юношеская пора невозвратно ушли в прошлое, тогда как Великий Век, венчающий все века, знаменующий грядущий век единого человеческого сообщества, еще наступит. Потрясения этого переходного и самого бурного века в истории человечества по сути своей представляют необходимые предварительные условия и провозглашают неотвратимое приближение того Века Веков, "времени конца", когда безумие и распри, с самых первых дней запятнавшие анналы человеческой истории, наконец уступят место мудрости и покою ничем не нарушаемого, всеобщего и длительного мира, когда раздор между чадами человеческими сменится повсеместным примирением и полным единением различных элементов, составляющих человеческое общество... К этой стадии своего развития человечество - вольно или невольно - неуклонно приближается. И именно этому Веку чудодейственно пролагает путь то великое и страшное испытание, через которое суждено пройти ныне роду человеческому".
Когда европейская фаза войны наконец завершилась в мае 1945 года, облегчение и радость, охватившие Хранителя, были столь велики, что он телеграфировал в Америку: "Последователи Бахауллы на всех пяти континентах единодушно выражают  радость связи частничным прекращением войны произведшей грандиозные перемены человечестве", - и высказал то заветное, что лежало у него на сердце: "... возблагодарим божественное Провидение за явное вмешательство которое помогло в эти полные опасностей годы Всемирному Центру нашей Веры избежать...", - и далее выражает благодарение за чудесное спасение других общин, перечисляя воистину замечательные победы,  одержанные во имя Веры во время войны и вопреки ей. В августе 1945 он вновь телеграфирует: "Возвысив наши сердца возблагодарим полное прекращение продолжительного беспрецендентного мирового конфликта", - и призывает американских верующих незамедлительно продолжить их работу, приветствуя отмену ограничений, позволяющую им теперь беспрепятственно приступить к осуществлению второй стадии Божественного Плана. Пожалуй, ничто не может послужить лучшим примером решимости, энтузиазма и блистательных качеств руководителя, воплощенных в Шоги Эффенди, чем эти послания, распространенные на заре пробуждения мира от самого страшного военного кошмара за всю его историю.
Независимо от положения в остальном мире, внутренняя  ситуация в Палестине продолжала ухудшаться во всех отношениях. Почти поголовное истребление, постигшее евреев в Европе; недовольство, вызванное среди палестинских евреев политикой британских властей, строго контролировавших и ограничивавших поток еврейской иммиграции; горячее негодование в арабской среде, недовольной той же политикой - все это способствовало обострению напряжения и усилению взаимной ненависти. Многие из трудностей, от которых прочие страны начали понемногу избавляться, такие как нехватка продовольствия и карточная система, теперь давали о себе знать в здешних краях. Трудности пожидали букально на каждом шагу. Правда, бомбежек или вторжения можно было больше не бояться, но в целом, по мере того как мы вступали в период, который Шоги Эффенди охарактеризовал как  "самое тяжкое потрясение, выпашее на долю Святой Земли в наше время", перспективы для этой маленькой, но священной страны стоновились все более и более мрачными.
Шоги Эффенди чувствовал себя окончательно истощенным после напряжения военных лет, лет, во время которых он не только написал "Обетованный День Настал" и "Бог проходит рядом", но и ведал осуществлением - ибо кто станет отрицать, что именно его безграничный энтузиазм и неиссякаемая энергия побуждали верующиъ к действию? - намеченного на первые пять лет Семилетнего Плана, во время которых он служил источником утешения, вдохновения и единения бахаи всего мира, во время которых он постепенно раздвигал границы Дела и развивал деятельность  национальных общин, во время которых он положил начало уникальному проекту сооружения надстройки Усыпальницы Баба и во время которых он окончательно разошелся как с членами семьи Абдул-Баха, так и со своими близкими. Ему было уже под пятьдесят, волосы на висках поседели, плечи и спина ссутулились от долгого сидения за столом, сердце его было не только омрачено всем пережитым, но и, я твердо в этом уверена, надорвано им.
По мере того как срок действия британского мандата истекал (окончательно это должно было произойти 14 мая 1948 года), ситуация в Палестине ухудшалась с каждым днем. Страна, охваченная дурными предчувствиями, бурлила от ненависти, волна террористических актов росла. В конфликт оказались втянуты все: арабы, евреи и англичане; все три стороны хорошо понимали полную непричастность Хранителя к горячим политическим вопросам, и не будет преувеличением сказать, что, пользуясь повсеместным уважением, он оказался в полном одиночестве. Факт этот имеет огромное значение, так как на протяжении нескольких лет и прежде всего в месяцы, непосредственно предшествовавшие истечению срока действия мандата, нейтральной полосы между враждующими практически не оставалось; евреи платили  за охрану еврейской общины, так же как арабы платили за охрану своей. То, что Хранителю удалось  благополучно провести небольшую общину бахаи через все грозившие гибелью подводные рифы тех дней и что сам он никогда не прикасался к общинным фондам, чтобы поддержать своих восточных соратников (хотя все знали, что он родился и вырос в этой стране), доказывает, какую высокую репутацию он завоевал как человек непреклонных принципов и железной воли.
Тем не менее, хотя Хранитель и оказался в своего рода изоляции, это не означает, что он не подвергался опасности или что само Дело не очутилось в весьма затруднительной ситуации. Большие незастроенные участки земли, окружавшие Усыпальницу Баба и принадлежавшие общине бахаи, служили  постоянным источником беспокойства, поскольку граничили с арабскими территориями. И с той, и с другой стороны население, часто  становившееся жертвой снайперов, бомбовых атак и ручных гранат, боялось любого открытого пространства, любой незащищенной возвышенности. Поэтому Шоги Эффенди пережил однажды настоящий шок, когда глядя в свой бинокль увидел, что англичане установили неподалеку от Усыпальницы пулемет, нацеленный на дорогу, поскольку, очевидно, эта позиция представлялась им наилучшей, чтобы атаковать любого, кто появится поблизости. Пулемет в конечном счете убрали, но тревожное ощущение, вызванное этим эпизодом, осталось - ведь теперь нам угрожала страшная опасность быть незаметно вовлеченными в кровавый хаос, творившийся вокруг.
Помню и другой случай, когда один еврей, часто выполнявший для нас разную работу, только что покинул территорию Усыпальницы и вслед за ним явилось несколько арабов, которые принялись выспрашивать, где он (если бы его нашли, то скорее всего убили бы), и это могло иметь поистине ужасные последствия для общины, которая так страстно выступала против непрекращающегося кровопролития и была полностью нейтральной стороной в полностью нейтральной стороной в политической борьбе. Вокруг дома Учителя шла постоянная стрельба, иногда переходившая в небольшие сражения; ни в кого из на ни разу не стреляли и не пытались нападать на нас, но не следовало недооценивать возможность попасть под шальную пулю. Поскольку теракты участились, некоторые районы, включая наш, по собственной инициативе устраивали ночное затемнение, отключая даже уличные фонари; часто, когда вооруженные действия принимали особенно ожесточенный характер или совершался крупный террористический акт, комендантский час устанавливался даже на дневное время, и только английские солдаты показывались то здесь, то там, их огромные танки с грохотом катили по обезлюдевшим улицам, часто на ходу стреляя наугад из пулеметов. От тоскливо-мрачного воя их сирен кровь стыла в жилах, а по ночам он просто наводил неподдельный ужас на и без того запуганных людей, вынужденных жить на краю вулкана, который может начать действовать в любую минуту.
Невзирая на происходящее, Шоги Эффенди каждый день, как обычно, поднимался на гору Кармель и занимался  своими делами, наблюдая за ходом работ в садах, посещал Усыпальницы и возвращался домой до темноты. За весь этот период я вспоминаю только один или два случая, когда в связи с ситуацией неожиданно устанавливали комендантский час, и он не успевал вернуться вовремя. Однажды, когда мистер Уиден вез его к Усыпальницам (наш водитель-араб уехал из страны), одна из двух ехавших за ними машин открыла огонь по другой, та обогнала машину Хранителя, и он оказался буквально между двух огней. Вторая машина скоро тоже обогнала его, и ехавшие в ней продолжали выяснять отношения с противником - но представьте себе, что мы пережили, когда услышали об этом инциденте! При всем том мы ровно ничего не могли сделать. Всякий, кому довелось пройти через подобное, знает, что в таких обстоятельствах существует только два варианта поведения: либо немедленно уехать, либо вести себя как обычно. Мы избрали второй вариант. Отрывок из моих дневников, датированный 22-м февраля 1948 года, прекрасно передает атмосферу, в которой мы жили в то время: "Мы знаем, что Бахаулла незримо наблюдает за нами. Но мы - люди и не можем не тревожиться, когда зарево стоит над городом от канонады, а возлюбленный Хранитель  еще не вернулся из Усыпальниц, и дорога закрыта, и ему придется возвращаться пешком - и когда все заканчивалось благополучно, мы знали, что это благодаря Бахаулле... не будет преувеличением сказать, что ни одной ночи не проходило без стрельбы. Выстрелы слышны всю ночь - то ближе, то дальше. Но все равно я быстро засыпаю, если только не разбудит звук взрыва..."
Но не это заставляло Шоги Эффенди проводить бессонные ночи. Главная его забота - сохранность Священных Усыпальниц. После окончания срока действия Мандата, когда началась арабо-израильская война, над ними нависла вполне реальная  опасность, и это вызывало у него самое острое беспокойство. Бахджи находилось всего в пятнадцати километрах от границы, через которую армия могла прорваться в любой момент. Это служило первым источником тревоги; другой состоял в том, что в соответствии с обсуждавшимся планом, который какое-то время рассматривался всерьез, северная граница нового израильского государства должна была отделить Хайфу от Акки, и, таким образом, Всемирный Центр раскалывался надвое: Административный Центр раскалывался надвое: Административный центр оставался  в одной стране, а Пресвятое Место, кибла Веры, отходило к другой - враждебной к ней и к самой Вере.
Если у кого-нибудь возникнет вопрос, почему подобные вещи причиняли такое беспокойство божественному Хранителю,  попытаюсь дать на него свой ответ, объяснить так, как я его понимаю. Мне кажется, что в большинстве жизненных ситуаций участвуют три фактора: Воля Божия, складывающаяся из Его Милосердия, Всемогущества и жребия, который он предопределил людям,  - Воля, которая в конечном итоге исправляет всякое зло; элемент случайности, который, как говорит Абдул-Баха, сроден природе вещей; и, наконец, свободная воля личности, несущей ответственность за свои поступки. Учитывая эти факторы, не стоит удивляться, что Хранителя глубоко заботила любая ситуация, так или иначе затрагивающая интересы Веры или угрожающая ей, и он беспокойно обдумывал встающие перед ним проблемы, изыскивая пути к безошибочному решению, наилучшую возможность извлечь выгоду для Дела.
Не раз Шоги Эффенди говорил о Божественной Длани, сохранившей Всемирный Центр в беспокойной и опасный период после конца британского мандата и до окончательного установления израильского государства. Одного перечня опасностей, которых удалось избежать за это время, и достижений этого периода - Хранитель перечисляет в своей телеграмме, направленной Американскому съезду бахаи 25-го апреля 1949 года - довольно, чтобы составить представлен о его глубоких и тревожных переживаниях и серьезности проблем, с которыми ему приходилось сталкиваться. В опубликованном варианте этого послания указывается, сколь весомы были "свидетельства божественного покровительства сохранившего Всемирный Центр Веры в третий год второго Семилетнего Плана", и, как говорится далее, "Провидение положило конец длительным военным действиям терзавшим Святую Землю. Святыни Бахаи в отличие от принадлежищих другим верам чудодейственно спасены. Опасности не менее серьезные чем те что угрожали Всемирному Центру Веры при Абд уль-Хамил Джамаль-паше и во время предполагавшегося захвата Гитлером Ближнего Востока предотвращены. В пределах Святой Земли основа и признано независимое суверенное государство чем положен конец продлившемуся двадцать веков статусу провинции. Премьер-министр новообразованного государства официально обеспечил защиту мест поклонения Бахаи и свершения паломничеств. Получено официальное приглашение правительства связи с историческим первым заседанием государственного парламента. Официально признаны брачные договоры Бахаи фонды Бахаи освобождены от налогов властями упомянутого государства. Недавно избранный глава государства в ответ на поздравительное послание его кабинету желает Вере Бахауллы процветания будущем".
В послевоенные годы, когда Вера Бахаи одерживала одну победу за другой, когда возникла  Организация Объединенных Наций - самое могучее могущественное орудие для достижения мира, когда-либо созданное людьми, - многие из нас, несомненно, надеялись и страстно верили, что худшее в долгой истории, связанной с войной, уже позади и мы можем различить первые проблески той зари, которая, как твердо уверены все бахаи, ожидает мир. Но строгому, целеустремленному взгляду Хранителя  события представлялись отнюдь не в таком свете. До последних своих дней он, основываясь на словах Самого Бахауллы, повторял то, что часто можно было услышать от него еще до  начала войны: "Далекое будущее светло, ближайшее же - окутано мраком".
Среди окрыляющих посланий, которые он так часто рассылал бахаи всего мира, восхвалявших их замечательное служение Делу, среди планов, которые он детально разрабатывал для них, постоянно проскальзывала тревожная, предостерегающая нота. В 1947 году он писал о том, что Провидение не оставляет бахаи в их движении вперд, помогая им своей милостью "не уклоняться от пути истинного под влиянием встречных течений и бурных ветров, что неизбежно и все с большей силой будут сотрясать человеческое общество плоть до того, как пробьет час окончательного искупления..." В этом сообщении, призывающем американскую общину не ослаблять усилий по выполнению наиважнейшей задачи - реализации второго Семилетнего Плана, он так говорит о будущем: "По мере того, как междурнародная ситуация ухудшается, а судьба, ожидающая человечество, теряется во мраке... По мере того, как основы современного общества трещат и рушатся под давленем грандиозных катастроф и бедствий, а пропасть, отделяющая народ от народа, класс от класса, расу от расы и род от рода, ширится..." Далекие от того, чтобы преодолеть углы острых противоречий, мы не переставали чувствовать за спиной дыхание страшного прошлого и "постепенно углубляющегося кризиса". В одном из  разговоров, состоявшихся в марте 1948 года, который я занесла в свой дневник, он высказался еще более откровенно: "Сегодня вечером Шоги Эффенди сказал мне несколько крайне любопытных вещей: он без обиняков заявил, что в свете нынешних событий говорить о том, что новой войны не будет, просто глупо, и, если она все-таки случится, утверждать, что никто не применит  атомную бомбу - не меньшая глупость. Следовательно, мы обязаны учитывать, что война произойдет, атомное оружие будет применено и это вызовет ужасные разрушения. Однако бахаи, как ему кажется, уцелеют и составят ядро будущей цивилизации. Он сказал, что неправильно считать, что хорошее погибнет наряду с дурным, поскольку в определенном смысле все человечество запятнало себя, отвергнув и осудив Бахауллу после того, как Он во всеуслышание возвестил каждому Свою Весть. Он сказал, что святые в монастырях и грешники в самых смрадных клоаках Европы - все в равной мере порочны, ибо они отвергли Истину. Он сказал - неверно полагать, как делают многие бахаи, что добро погибнет вместе со злом, что все люди злы, потому что в день сей они предали Бога поруганию и отвратились от Него. По его словам, остается надеяться лишь на то, что каким-то чудесным образом, невзирая на страшные разрушения, останется нечто, что сможет  послужить основой для будущего".
В ноябре того же года, вновь побуждая американских верующих к упорному выполнению поставленной задачи, он писал: "По мере того, как судороги, в которых рождается новая эпоха, становятся все сильнее и тень нового конфликта, предназначенного внести весомый и, возможно, решающий вклад в появление нового Порядка, который знаменует пришествие Малого Мира, омрачает мировой горизонт... Гром чудовищных катастроф все чаще раскатывается над подавленным и охваченным хаосом миром... поэтому любое ухудшение в состоянии человечества, по-прежнему раздираемого опустошительным конфликтом и ныне близящегося к окончательной и решающей схватке, должно сопровождаться новыми проявлениями облагораживающего духа второго крестового похода..." В том же месяце он  упоминает об "углубляющемся кризисе, угрожающем дальнейшим нарушением равновесия раздираемого политическими противоречиями, экономически разобщенного, утратившего социальную стабильность, нравственно упадочного и духовно погибающего общества". Далее он говорит о "надвигающихся признаках третьей волны испытаний, угрожающей поглотить восточное и западное полушария", и о том, что "все более густой мрак окутывает перспективу будущего". Он призывает всех бахаи "спокойно и уверенно глядеть в будущее, ибо час их величайших свершений, когда они смогут явить миру поистине героические деяния, неизбежно совпадет с апокалиптическим переворотом, который возвестит о том, что стремительно клонящееся к упадку человечество достигло предела отчаяния".
Так шло и дальше. Наши победы, вдохновенные похвалы, радость Хранителя и - неотвязное чувство тревоги. В 1950 году он говорил, что бахаи должны быть "неустрашимы" перед лицом опасностей, порожденных "непрестанно ухудшающимся международным положением", а в 1951 сообщил европейской миссионерской конференции, что "опасности", с которыми сталкивается  этот "и без того изведавший горечь испытаний континент", "постоянно множатся". Но наиболее подробно и в наиболее убедительных выражениях, чем когда-либо ранее, Шоги Эффенди высказался на тему будущего столкновения, его причин, развития, результатов и его влияния на Америку в своем самом серьезном и невольно заставляющем задуматься письме 1954 года. Он связывает "грубый" и "всеразъедающий материализм", господствующий в наши дни, с тем, о чем предупреждал еще Бахаулла, сравнивая его с "алчным пламенем" и рассматривая его как "главную причину надвигающихся страшных испытаний и потрясающих мир кризисов, вслед за которыми пламя пожаров охватит города и ужас и ненависть поселятся в людских сердцах". "Воистину, предчувствие опустошения, которым грозит миру этот всепожирающий пламень, видение развалин, на которые с ужасом будут взирать люди и народы, втянутые в трагическое всемирное противоборство, - зародились еще в годы последней мировой войны, знаменующей вторую стадию вселенского бедствия, которое, увы, неизбежно обрушится на забывшее своего Бога и пренебрегшее недвусмысленными предостережениями Его Посланца человечество".
Письма, содержащее все эти страшные картины будущего, было адресовано американским бахаи, и в нем Хранитель  подчеркивает, что общее ухудшение ситуации в "заблудшем мире" и мощный рост числа вооружений, которому способствуют обе вовлеченные во всемирный конфликт стороны, - "попавшие в водоворот страха, подозрений и ненависти", - если не изыскать соответствующих мер, будет все больше затрагивать  из собственную страну и "вовлечет американский народв катастрофу невиданных масштабов, непредсказуемую по своим последствиям для социальной структуру, образа жизни и взглядов американской нации и правительства... И действительно, над американским народом, с какой точки зрения ни взглянуть, нависла серьезная опасность. Бед и напастей, которые ему угрожают, отчасти можно избежать, но по большей части они неотвратимы, ибо посланы Богом..." Далее он указывает, какие перемены эти неизбежные бедствия могут произвести в "устаревшей доктрине абсолютного превосходства", которой правительство  и народ Америки до сих пор придерживаются и которая "так явно расходится с нуждами мира, стремящегося к добрососедству и вопиющего о единстве", - перемены, которые позволят этому народу избавиться от анахроничных взглядов и подготовиться к тому, чтобы сыграть ту великую роль, которую Абдул-Баха определил ему в построении Малого Мира. Грядущие "жестокие потрясения" не только "сплотят американский народ с дружественными народами обоих полушарий", но и очистят его от "скопившихся шлаков расовых предрассудков, воинствующего материализма, широко распространившегося безбожия и моральной распущенности, которые вкупе мешают ему взять на себя роль мирового духовного лидера, что было предсказано непогрешимым пером Абдул-Баха, - роль, которую ему предназначено сыграть, пройдя через тяжкие родовые муки".
В последнюю в его жизни зиму, словно устав  от борьбы с нашими слабостями, отдав столько сил непрестанному труду и полностью, без остатка посвятив себя Делу, Хранитель высказывался на эту тему гораздо более резко и определенно, чем когда-либо раньше. Он не ограничивался предостережениями относительно того, что несет будущее, но и настойчиво подчеркивал, что все бахаи - и на Востоке, и на Западе - не прилагают достаточно усилий для выполнения своей великой задачи и не проповедуют в нужных масштабах Дело Божие - широко и открыто - на новых  землях и островах земного шара, тогда как они имели достаточно времени и возможностей сделать это и, значительно увеличив число последователей Веры, создать духовное ядро, способное противостоять разрушительным силам, действующим ныне в обществе и взлелеять ростки будущего Миропорядка, который, как мы все твердо верим, должен возникнуть из сегодняшнего хаоса.
Быть обеспокоенным  - не значит быть скованным в своих действиях. В одном из последних писем Хранителя к Европейскому  Национальному Собранию, в августе 1957 года, его секретарь писал от его имени: "Он не желает, чтобы друзья боялись неприятностей, которые несет с собой будущее, или чересчур сосредоточивались на них. Они обязаны помнить, что если исполнят положенное им - то есть достигнут целей, намеченных в Десятилетнем Плане, - то могут быть уверены, что и Господь исполнит Свое и будет попечительствовать им". Политика бахаи во время мирового кризиса была изложена в другом письме, написанном месяцем раньше и обращенном к Африканским  Национальным Собраниям, письме, в котором секретарь по его поручению пишет: "Поскольку ситуации в мире и той его части, где обитаете вы, постоянно ухудшается, друзья не должны терять ни минуты времени в своем стремлении подняться на еще более высокий уровень служеня и, в особенности духовно, постоянно быть начеку. Наш долг - искупить грехи  как можно большого числа наших собратьев, в чьих сердцах еще не угас огонь истины, перед тем как  их постигнет великая катастрофа, в которой они либо окончательно погибнут, либо выйдут из нее очистившись и укрепившись, готовые к тому, чтобы нести благочестивое служение. Чем больше  верующих восстанут, как маяки во тьме, когда бы она ни объяла мир, тем лучше; отсюда и величайшая важность миссионерской работы в наши дни".
Еще раньше Шоги Эффенди указывал, что "чем суровее испытания, чем многочисленней задачи, чем меньше времени нам дано, чем более мрачным кажутся грядущие судьбы мира, чем более ограничены материальные ресурсы зарождающихся в нелегких условиях общин, тем щедрее неиссякаемые источники божественной силы будут заряжать их своей энергией, если не ослабеют они в своих каждодневных усилиях и требуемые жертвы будут с готовностью приняты". Итак, многое, очень многое зависело от нас; если бы мы приложили все свои усилия, то и на покровительство Господне мы могли бы уповать без малейших колебаний.
Если бы мы, поколение предрассветных сумерек, когда светило нового дня еще не взошло над горизонтом, задались вопросом, почему подобные катастрофы ожидают нас, то ответ - перед нами: Хранитель кристально ясно сформулировал его в своих обширных толкованиях содержания нашего учения. Прежде всего, он учил нас о двух факторах. Первый содержится  в следующих словах Бахауллы; "Ибо сокро уклад дня сего прейдет, и другой явится на его место". Разорвать освященную временем защитную завесу, скрывающую бесчисленные социальные структуры, каждая из которых укоренена в собственных обычаях, верованиях и предрассудках, и заставить из вписаться в принципиально новый мировой уклад - остро, болезненно необходимая потребность, задача, которую может свершить один лишь Всемогущий Господь. Еще более мучительной делает эту процедуру состояние человеческих душ и умов; некоторые общества являются жертвами "вопиющего безбожия - прямого следствия из антирелигиозности", другие - в плену у "вульгарного материализма и расизма", которые, как утверждал Шоги Эффенди "узурпировали права Самого Бога", но при этом все - все люди на земле - виновны в том, что на протяжении целого столетия "отказывались признать Того, Чье пришествие было заповедано всеми мировыми религиями и в Чьей Вере единственно все народы могут и, в конечном счете, должны искать свое истинное спасение". В действительности, глубинной причиной того, что, как писал Шоги Эффенди, мир "переживает подобные муки", и является эта новая Вера, этот "бесценный перл Божественного Откровения, несущий в себе Дух Божий и  воплощающий Цели, которые Он поставил перед  всем человечеством в нынешнем веке". Сам Бахаулла сказал: "Мировое равновесие нарушилось под влиянием этого величайшего, животрепещущего нового Миропорядка". "Уже различимы признаки надвигающихся потрясений и хаоса, и все более явной и плачевной становится ущербность Порядка, царящего ныне". Родовые муки, сотрясающие мир, сильнее день ото день. Своенравный лик его обращен к неверию. Невместно сейчас говорить о том, куда это может завести его. Ибо разврат надолго проник в души. Когда же пробьет назначенный час - явится причина того, отчего сотрясутся его члены. Тогда и только тогда, воздымется Знамя Господне и Райский Соловей издаст свою трель". "Пройдет время, и на смену старым властям явятся новые. Тяжкий гнет повиснет над миром. И вслед за  вселсенским содроганьем солнце справедливости вхойдет над горизонтом незримого царства".
И действительно, картина будущего, которую так ярко и красочно нарисовал перед нами Шоги Эффенди, настолько завораживает, что сердце каждого бахаи сбрасывает с себя оковы страха и преисполняется такой уверенностью и ликованием, что никакие предстоящие страдания и лишения, как бы  велики они ни были, не способны ослабить его веру и сокрушить его упования. "Поистине, мир, - писал Шоги Эффенди, - движется навстречу своей судьбе. Взаимозависимость и взаимосвязь людей и народов земли, что бы ни говорили и ни предпринимали главы враждующих сил, уже свершившийся факт". Мировое содружество, которому "суждено возникнуть из кровопролития, мук и великих бедствий, обрушившихся на мир", и есть конечный результат действия этих сил. Первым наступит Малый Мир, который сами установят на земле народы, еще не осознавшие Откровения Бахауллы; "Этот грандиозный исторический шаг, который повлечет за собой перестройку жизненного уклада во всем мире, в результате всеобщего признания единства и целостности человечества, вдохнет в массы новый дух вследствие признания характера Веры Бахауллы и ее требований, что является основным условием того конечного слияния всех рас, вероисповеданий, классов и народов, которое  должно знаменовать возникновение Его Нового Миропорядка". Далее он утверждает: "И тогда все народы и национальности провозгласят грядущий век единой человеческой расы и будут приветствовать его. И тогда водрузится знамя Величайшего Мира. И тогда во всем мире будет признано, провозглашено и прочно утвердится господство Бахауллы. Тогда родится, процветет и увековечится всемирная цивилизации - цивилизация, которая будет жить такой полной жизнью, какой еще не видывало человечество и какую оно еще не в состоянии постичь... Тогда планета, пробудившись благодаря всемирной вере ее обитателей в единого Бога и их приверженности одному всеобщему Откровению... станет Царствием Божиим на земле и сможет исполнить то святое предназначение, которое с незапамятных времен определено ей любовью и мудростью ее Создателя".